Мы с Толей переглянулись: пора, мол, и нам разворачивать газету, и показывать товар лицом, но ни у того ни у другого не хватало духу. Стоим, мнемся — ну какие мы торговцы? Оба высокие, под два метра ростом, в новенькой командирской форме, на нас скрипят еще не обносившиеся кожаные ремни, а на начищенных до блеска сапогах звенят шпоры малиновым звоном. Говорю Михайлову:

— Давай, Толя, рекламируй товар. Да смотри, не продешеви, если покупатель найдется!

Михайлов не знал, с чего начать: то ли просто развернуть газету и ждать покупателя, то ли кричать на весь базар: «А вот полотенца, простыни, наволочки, совсем новые, — подходи, не стесняйся!».

Но приятель стоял, не в силах вымолвить и слова, а только хлопал глазами, глядя на снующих мимо людей. Вдруг он страдальчески произнес:

— Нет, Петя, у меня ничего не получится. Начни ты, мне кажется, ты посолиднее выглядишь, значит, доверия больше. Постой, вон видишь, старушка так ласково смотрит на тебя, сейчас наверняка подойдет торговаться.

И действительно, маленькая сгорбленная старушенция, которую, видимо, привлек не наш товар, а скорее всего, спор, кому открывать торговлю, подходит к нам и спрашивает:

— Что, товарищи командиры, продаете?

Пришлось разворачивать газету и показывать товар, а она, проклятущая, щупает наши простыни и чуть ли не на зуб пробует. Рядом остановились три девицы, смотрят на этот цирк и хохочут-закатываются, показывая на нас пальцем. Гляжу, Михайлов стоит красный как рак, такого позора он, наверно, никогда не испытывал, да и я, признаться, сгорал от стыда при виде того, как старушка переворачивала наши тряпки, цокала языком, шепелявя что-то про себя, привлекая тем самым новых зевак.

Неожиданно Михайлов выхватил у бабули простыню, которую она с таким тщанием рассматривала, засунул под газету и, обернувшись ко мне, почти шепотом сказал:

— Рвем отсюда!

Мы помчались с рынка, как молодые кони, подальше от привередливой старушки, от нахальных девиц, которые от души посмеялись над нами, незадачливыми коммерсантами. Однако делать нечего, надо что-то предпринимать. Говорить военкому о нашем бедственном положении не хотелось. Кушать хочется, а денег у нас кот наплакал. Из щекотливого положения все-таки вышли: Михайлов где-то нашел мужика, загнавшего наше имущество и получившего за проведенную операцию соответствующие комиссионные.

Настроение у нас значительно поднялось. После хорошего ужина мы, лежа на нарах, даже затеяли дискуссию о том, была ли готова к войне Красная армия? Одни утверждали, что Красная армия сильна как никогда, что скоро из центральных районов подойдут резервы, и тогда врагу, посягнувшему на нашу священную землю, несдобровать, а от хваленых танковых дивизий, которыми немцы ломали нашу оборону, ничего не останется. Они ссылались на недавние примеры — Хасан и Халхин-Гол, на походы в Польшу, Прибалтику и Финляндию. Другие, наоборот, считали, что война будет носить затяжной характер и не закончится ни в три месяца, ни через полгода. И тоже приводили свои аргументы — большие потери войск и техники в первых оборонительных боях, начиная с 22 июня 1941 года.

Как оптимисты, так и пессимисты оставались при своих интересах, а между тем сводки Совинформбюро с каждым днем становились все тревожней, из которых было ясно, что враг теснит наши войска, и они сдают города и села Белоруссии, Украины, Смоленщины, Брянщины. Немцы подходят к Ленинграду и Москве.

Здесь же, в Вологде мы не чувствовали дыхания войны, не видели ее ужасов. Но прибывавшие с фронта эшелоны с ранеными говорили о том, что где-то идут бои и льется кровь.

Пользуясь случаем, пока нас не отправили на фронт, мы проводили время по своему усмотрению: днем ходили в кино, вечером — на танцы, а у кого водились деньги — в ресторан. У нас с Михайловым лишних денег не было, поэтому мы предпочитали танцы.

Однажды на танцплощадке увидели тех трех девиц, которые недавно досаждали нам своими насмешками на барахолке. Они зыркнули глазами в нашу сторону, о чем-то пошептавшись, весело засмеялись, видимо, вспомнили базар. Но мы их проигнорировали, сделали вид, что никогда с ними не встречались.

И все же своим вниманием вологодские девушки нас не обделяли, у Толи Михайлова появился свой предмет увлечения, у меня свой — медсестра из военного госпиталя. После танцев я провожал свою подругу домой. Жила она на окраине города, в районе, где в беспорядке стояли деревянные дома, где, наверно, на каждого жителя приходилось по десятку собак, готовых с каждого прохожего спустить штаны. Я всегда ходил в этот район с большой опаской, но, слава Богу, любовь моя быстро угасла и вот почему. Проходя как-то мимо госпиталя, увидел шествующую под ручку «даму своего сердца» с каким-то командиром из выздоравливающих, на груди которого сверкал орден Красного Знамени. Тут я понял: орден в любви играет важное роль.

Когда я рассказал своему другу о разбитой любви и женском «коварстве», Толя только улыбнулся:

— Добегался, рогоносец. Мой тебе совет — вызови своего соперника на дуэль!

Я не знал, что ответить Михайлову: ведь чертовка запала в мое сердце, которое еще никогда не любило. А тут еще друг стал издеваться, запел свой любимый романс:

Голос у лейтенанта Михайлова был приятный — бархатный баритон, и это еще больше раздражало меня. Я готов был запустить в него подушкой, как когда-то, в спецшколе, мы устраивали «подушечные бои», но воздержался: возраст не тот и обстановка другая.

А «солист» продолжал тихонько напевать:

Когда концерт закончился, я подумал, что приятель посочувствует моему «горю», а он, стервец, еще больше распалил мою сердечную рану:

— Вот видишь, Петр Михайлович, какое значение в наше время играет орден, какие он дает преимущества. Имей ты хотя бы медаль, разве случилась бы такая «конфузия»? Нет, надо срочно на фронт, иначе там раздадут все ордена, и нам ничего не достанется. Девушки, естественно, будут обходить нас стороной, и завянем мы с тобой как сорванные полевые цветы в жаркую погоду. Завтра идем к начальству.

К начальству идти все же пришлось, только не по поводу орденов. Деньги от коммерческой сделки мы проели, жить стало не на что, а умирать с голоду никому не хотелось. В казарме нас таких безденежных набралось еще человек двадцать. Гурьбой и отправились в военкомат решать свою судьбу, поставив вопрос ребром: или нас должны кормить, или немедленно отправить на фронт!