Так и в нашем случае.

Технологии не повысили биологический статус человека. Все осталось на прежних позициях.

Просто наш стайный трупоед получил возможность убивать и начал ею пользоваться.

В принципе же, homo никак не является ни «охотником», ни «добытчиком». Он — падальщик.

Даже его РН не имеет ничего общего с индексами кислотности хищников. Он идентичен индексу черноголовой чайки, опоссума и других любителей тухлятины.

Эволюционно данный вид сложился, скорее, как «покупатель», готовый платить за право доступа к добытой кем-то еде.

Чем платить?

Как и все прочие стервятники — рисками отравления, временем ожидания, обильным падежом или коррозиями организмов. И, как следствие — дырами в популяции.

Впрочем, это и так понятно.

В каждом крупном трупе всегда заводилась стая людей.

Потревоженные, homo на секунду высовывали из дыр темные кожистые морды — и сразу ныряли обратно.

Полагаю, разглядеть их было не просто, так как туша накрывалась многослойными тучами грифов, сипов, рогатых ворон, шакалов, сцинков, крыс и слепышей.

Вся эта плейстоценовая шушера оглушительно визжала, выла, чавкала, каркала и колотила крыльями.

Отметим, что в этой адской опере люди не были солистами.

В иерархии падальщиков саванны выше человека стояли не только мегалании, но даже марабу.

Присмотримся к поведению homo.

Позировать для нас им некогда.

Они торопятся кромсать и жевать. Посему гадят и мочатся тут же, не вылезая из трясущейся туши.

Спешка оправдана: со всех сторон лезут клювы и пасти любителей слонятины. (Теперь, когда полости открыты, а мышечные пласты вздыблены — труп дербанится с космической скоростью.)

Отметим, что мы наблюдаем животных, уже имеющих почти все окончательные родовые признаки человека. Это вам не первичные парантропы. Это полноценные homo.

Их мозг разросся и перешел т.н. «рубикон Валлуа». Челюсть сложилась в параболическую дугу, а бедренная кость сориентировалась внутрь, а не в сторону, как у обезьяны. У этих падальщиков все в комплекте, от хождения на задних конечностях, до зубристых камешков в лапах.

Как мы отметили выше, человек плейстоцена являлся готовым эволюционным продуктом.

Анатомически и физиологически он был завершен. Мозг, геном, набор органов, рецепторы — все представлено в окончательной комплектации.

Конечно, хотелось бы уменьшить мясистые надбровья этой твари, приподнять плоскую переносицу и облагородить кожу.

Нуждалась в корректировке и очень обезьянистая мимика.

У человека той эпохи почти все чувства изображались посредством изменения формы огромного рта, демонстрацией зубов и языка.

Людям еще не пришло в головы кого-нибудь сжечь, но вполне «человечьими» стали и глаза: обозначились белки.

Правда, взгляд их так же безмысленен, как у сегодняшних гиен.

Конечно, люди истеричнее пятнистых, а лицевые мышцы побогаче, поэтому и мимика сочнее. Но, по большому счету, отличием от гиенид является только дикая вонь фекалий и голомордость.

Как и их пятнистые коллеги, homo умели сколотить коллективчик. Но совсем не по причине стремления к родовому единству.

Причины социализации были те же самые, что и у гиен. Магнитом, собирающим людей в стаи — служили голод, страх и пульсация вагин.

Как и у гиен, общение людей происходит через рычанье, смех, мимику и позы.

Им пока не нужна речь. Она появится позже, вместе с потребностью в более изощренной лжи.

Но на тот момент все, что люди могли соврать друг другу, легко помещалось в ворчания, визги, хохот и гримасы.

Впрочем, назвать плейстоценового человека лжецом было бы некорректно.

Он был способен и на правду.

Она передавалась через мочевые метки и рыгание, а также через потовые и вагинальные выделения.

Этот язык примерно равен гиенскому, т.е. вполне пригоден для передачи самой актуальной информации.

Балет (к примеру) пользуется еще меньшим набором коммуникаторов. В нем запрещено даже визжать и сильно пахнуть.

(Если помните, правила балета разрешают артистам только подпрыгивать и кружиться. Тем не менее, участники «Лебединого озера» принца от лебедя как-то отличают.)

Тех особей, что чавкают в недрах дейнотерия, мы, конечно, не разглядим.

Но, по счастью, возле туши помочилась какая-то самка.

Эта лужица, разумеется, собрала возбужденных подростков.

Они жадно внюхиваются в мочу, толкаются, визжат и мастурбируют. Примечательно, что при визге их рты раскрываются так широко, что видна даже нёбная занавеска.

Да! И, конечно, завораживает подвижность их черных мясистых ушей.

По идее, все готово для первой рэп-композиции. Или сериала о подростковой любви.

Но!

Наш абстрактный созерцатель вряд ли согласится со столь оптимистичным выводом.

Напомним, наблюдатель безнадежно объективен.

Его оценка не замутнена приязнью, антипатией или знанием конечного результата.

Так вот.

Его резюме о потенциале человека прозвучало бы примерно так:

«У этих существ нет никаких перспектив усложнения поведения. И нет ни малейшей надежды на выход из своей жалкой «ниши». Разговор о каком-либо интеллектуальном развитии данных существ, по меньшей мере, неуместен и не имеет никаких оснований».

На тот момент это резюме будет абсолютно справедливым.

Homo плейстоцена, действительно, ничем не отличается от прочих падальщиков своей эпохи. (Или от современных нам гиен.)

Те же повадки, что и у них. То же звериное безмыслие.

По сути, homo — это рядовое животное, стайный плиоценовый трупоед с ограниченной способностью к выживанию. Да, его форма своеобразна, но саванна видела тварей и позатеистее.

Конечно, у него есть особенности, в том числе и забавные.

Но есть ли у него надежда заменить возбуждающую лужу мочи на порно-сайт?

Есть ли у него шанс когда-нибудь мастурбировать с большим комфортом?

Возможно, такой шанс и есть. Но вероятность того, что бобры изобретут бензопилу — несколько выше.

Как бы пристально не вглядывался наблюдатель в гримасы и грязную шерсть плейстоценового человека — он не увидит у этих животных шанса когда-нибудь подтереть свои задницы.

Не говоря уже о таких радостях, как суши и Эйнштейн.

Более того. В тот момент не было никаких оснований предполагать, что потомки этих тварей в драке за падаль смогут конкурировать хотя бы с марабу.

Однако невозможное произошло.

Кто был ничем, тот пьет «Клико». А бедному марабу в супермаркете нечем заплатить даже за собственные яйца.

О чем говорит это простенькое наблюдение?

О том, что у многих животных есть некое уникальное свойство, развитие которого может вывести их вид к изобретению туалетной бумаги. Или открытию квантовой механики.

Но! Разглядеть это свойство, пока животное вписано в свою среду и живет по ее законам, практически невозможно.

Более того.

Эта символическая стая — исходная точка истории и культуры человека. Некая сингулярность homo. В ней заложено и сконцентрировано все будущее этого существа. От красных ассирийских бород — до газовых камер Освенцима. В прищурах стаи притаился ядерный