творческой радости и великой гордости: начинается новый этап человеческой истории… Та тишина отнюдь не говорила об одиночестве: за стенами дома он чувствовал неизмеримый океан человечества, живущий одной жизнью с ним.

Но достаточно ли отчетливо он думал о том, что покорение Венеры должно служить счастью людей? Не увлекся ли величественным замыслом настолько, что стал видеть в нем самоцель? Не оттого ли так легко отмахнулся он от весьма важного факта: ведь множественность решений вычислительной машины говорила как раз о том, что нет одного наиболее верного. А его нет потому, что в машину заложена недостаточная информация. Много, очень много, но все же недостаточно.

Это становится Пьеру ясно теперь, когда, поневоле очутившись в стороне от грандиозного предприятия, он вдумывается в детали. А тогда он весь горел, и мысль, что придется отложить Большую Экспедицию — и кто знает, на сколько времени! — казалась ему непереносимой.

А его огонь зажег многих…

Не всех, правда.

Если бы противники, не отрицая надобности заселения Венеры, потребовали только продолжения обследований планеты, быть может, это убедило бы Пьера или хотя бы его единомышленников. А они, возможно, и его охладили бы.

Он сам себя обманул. Сам себя убедил, что выбрал наиболее верный вариант из предложенных машиной.

Тогда все варианты были опубликованы. Противники утверждали, что все они равноценны. А ведь, пожалуй, так и было.

Но Пьер бросил на весы весь свой авторитет, всю любовь к нему людей.

В тот вечер он, в который уже раз, набрал на приемно-передаточном кольце (такое кольцо на пальце носили, как когда-то простые кольца) индекс космодрома на искусственном спутнике Земли, откуда стартуют межпланетные корабли. Он опять любовался кораблем необычных до сих пор размеров. Корабль уже в основном был собран, но на нем еще трудились монтажники, электрики, отделочники. Еще не было таких многолюдных межпланетных экспедиций. Знакомое чувство гордости за человечество охватило Пьера.

За человечество в целом. А думал ли он о людях в отдельности?

Но нельзя же думать о каждом из восемнадцати миллиардов!

Однако в этом первом корабле Большой Экспедиции должны были отправиться не восемнадцать миллиардов, а несколько десятков человек. И он всех их знает. Герду и Жана — больше других. Но представлял ли он себе их переживания, настроения? Они должны были расстаться с близкими. Может быть, очень надолго. Или… навсегда… Они должны были выйти на почву неведомой им планеты — неведомой всем им, кроме Горячева, и с ходу включиться в опасную борьбу с ее стихиями. Представлял ли он себе, как каждый из них, сообразно своему характеру, будет на это реагировать? Да что он знал об их характерах? Он и не думал об этом. А должен был бы: характер человека определяет его поведение, и особенно в необычных условиях. И в этом его равнодушии (да, равнодушии! Как ни тяжко, приходится в этом сознаться) к участникам экспедиции не проявилось ли его недостаточное внимание к людям вообще?

Человечества нет без людей. Нельзя любить человечество, не любя живых, конкретных людей. Вот сейчас эта мысль, кажется, начинает доходить до его сознания. Но какой горькой ценой!

Очень убедительно было сказано на Мировом Совете: даже управлять моечными машинами нельзя без любви к людям.

В этих тягостных думах Пьер потерял представление о течении времени. Незаметно прозрачные сумерки сгустились в тьму, и тотчас же снаружи полился свет искусственного дня. Но он показался слишком ярким.

Пьер повернул регулятор освещения до отметки «светло-лунный». Свет ночного электрического солнца сменился нежным серебристым сиянием, словно от невидимой луны.

В соседней комнате раздался свежий, энергичный голос Ольги:

— Ты дома, Пьер?

Не дожидаясь ответа, она вошла быстрыми, легкими шагами. Повеяло знакомым, едва уловимым ароматом. Он встал ей навстречу, и ее гибкие руки обвились вокруг его шеи.

Ольга участливо заглянула в глаза Пьеру. Этот взгляд смутил его: так смотрят на тяжелобольного, желая ободрить его и в то же время не умея скрыть тревогу.

— Ты сегодня задержалась, Ольга.

— Как всегда, — улыбаясь, ответила она.

Основная специальность Ольги — химия. Она работала на заводе синтеза пищевых продуктов. Ольга выходила из дому в девять утра и освобождалась большей частью в полдень по швейцарскому времени. После работы она иногда навещала своих родных в Москве — мать и двух братьев. Иногда отправлялась на лекцию, в театр, на концерт или к кому-нибудь из друзей. Но особенно много времени проводила в Центральном историческом музее. Возвращалась домой обычно к вечеру, как и Пьер в последний период подготовки Большой Экспедиции. В те дни он был так занят, что редко бывал у родных и знакомых.

И вот теперь все это отпало, он сидит дома один, и время тянется, ничем не заполненное.

— Ты сегодня не говорила с Анной? — тоскливо спросил Пьер.

— Говорила, — ответила Ольга, — она скоро будет здесь.

Анна, их дочь, работала на одном из островков вблизи экватора, на пульте управления трубопровода, подающего воду для отепления полярных областей. У родителей она бывала редко, но почти каждый день виделась и разговаривала с ними издали — чаще с матерью: Ольгу было легче застать в определенные часы на заводе, отец же бывал в самых различных местах, за ним не угонишься.

— Она уже здесь, — сказала Ольга, прислушиваясь.

В самом деле, издалека послышался сперва еле уловимый напев веселой песенки. Он приближался, нарастал, казалось Пьеру, с быстротой урагана. Анна бросилась к отцу, сжала его в объятиях, и, как ни приятна была Пьеру встреча с ней, он с горечью отметил, что она бросилась к нему первому — не к матери: значит, в первую очередь тоже хочет проявить к нему внимание, утешить…

Уловив, как тяжело Пьеру это невольно подчеркнутое сочувствие, Ольга ласково остановила дочь:

— Ну, раз мы все вместе сегодня, давайте и закусим по-семейному.

Ольга, как рачительная хозяйка, заботливо нажимала кнопки заказа. Откинулась заслонка в стене — и конвейер стал подавать на выдвижной столик любимые кушанья Пьера.

Едва уселись, Анна разом выпалила то, в чем, как видно, состояла цель ее приезда:

— Слушай, отец, ты ведь давно хотел посмотреть наши трубопроводы и все никак не мог собраться. А почему бы тебе завтра утром не полететь туда со мной?

Пьер не сразу разобрал смысл предложения: он любовался ее милым лицом, звонким голосом. Давно уже он так не сидел среди своих близких, никуда не торопясь, ничем не отвлекаясь. Иногда даже мечтал о такой возможности. Но как тяжко