Фон Штейн молчит, а бедная киевская затворница продолжает посылать ему письма и умоляет его прислать карточку Голенищева-Кутузова. И вот 2 февраля 1907 года она сообщает о событии, которое должно коренным образом изменить ее жизнь. «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева».

Сергей прекрасно знает, кто такой Гумилев, но Аня в письме переходит на торжественный, экстатический язык. Она взволнованна, возбуждена. «Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба – быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю». Здесь Анна перефразирует стихи А. К. Толстого, а дальше цитирует Брюсова:

«И я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог и Вы, мой верный, дорогой Сережа». Она тут же признается в «малодушии»: не хотела писать о предстоящем замужестве, пока не получит от фон Штейна карточки Г.-К. Она предупреждает: «Не говорите никому о нашем браке. Мы еще не решили ни где, ни когда он произойдет. Это – тайна, я даже Вале ничего не написала».

Почему же тайна? От кого? Прежде всего – от царскосёлов. От родителей Гумилева. Он просил хранить в тайне от близких это решение. Не верил до конца своей подруге или сам не был уверен в себе? Нет, он отвечал за свои слова, хотя прекрасно понимал, что отец не даст согласия на ранний брак. Поэтому просил Аню не разглашать секрет.

А она по-прежнему просит фон Штейна о фотографии царскосельского студента. И еще делает приписку: «Нет ли у Вас чего-нибудь нового Н. С. Гумилева? Я совсем не знаю, что и как он теперь пишет, а спрашивать не хочу».

А что же Гумилев? Что произошло в его жизни с осени 1906-го до февраля 1907-го? Юный поэт пытался врасти в богемную жизнь Парижа, но не вполне успешно. Пить Гумилев не любил, в монпарнасских кафе предпочитал кофе и гренадин. Гиппиус и Мережковский, которым Гумилев нанес визит, его отвергли, приняли не просто холодно, а оскорбительно до хамства. Бальмонт не ответил на письмо юного поэта. Отношения с художниками складывались лучше, Гумилев завел множество интересных знакомств в их среде. Среди них был, видимо, и Модильяни… Знакомство с художниками М. В. Фармаковским и А. И. Божеряновым привело к созданию двухнедельного журнала искусства и литературы «Сириус». Фармаковский в 1908 году написал портрет Гумилева. С Божеряновым поэт некоторое время даже делил комнату.

А. Н. Толстой, познакомившийся с соотечественником немного позже, описывал в мемуарах Гумилева той поры: «Длинный, деревянный, с большим носом. С надвинутым на глаза котелком… В нем было что-то павлинье: напыщенность, важность, неповоротливость. Только рот был совсем мальчишеский, с нежной и ласковой улыбкой».

Были и увлечения. Некая баронесса де Орвиц-Занетти, кто-то неназванный. Впрочем, помимо учебы и творчества Гумилев был занят созданием литературно-художественного журнала на свои скудные средства. Большую часть денег дал Фармаковский, он же возглавлял критический отдел, а Гумилев – литературный. И вот в январе 1907 года вышел первый номер журнала «Сириус». Скоро, в феврале, последовал и второй номер.

Во втором номере журнала было помещено стихотворение «На руке его много блестящих колец» за подписью Анна Г. Это был дебют Анны Ахматовой. Аня послала стихотворение в письме, Гумилев основательно поработал над ним, отредактировал. Молодой редактор напечатал это стихотворение, хотя оно, казалось бы, лишало его всякой надежды:

Переработал он первую часть стихотворения, где перечисляются драгоценные камни на кольцах. Если сопоставить вариант, вышедший в «Сириусе», с тем, что сохранился у гимназической подруги Ахматовой, то видно, что Гумилев сократил этот перечень и жемчуг заменил уже знакомым рубином. У Ани было:

Обращает на себя внимание этот жемчуг, который кроет чей-то «несказанно-жгучий позор». А Гумилев вспомнил о своем рубине, подаренном ей, и выбросил сомнительный жемчуг из строфы.

Не получив от фон Штейна ни письма, ни фотографии, Аня продолжает делиться с ним переживаниями. В феврале она пишет ему несколько писем. Сообщает: «Мой Коля собирается, кажется, приехать ко мне – я так безумно счастлива. Он пишет мне непонятные слова, и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение». Реакция семнадцатилетней Ани на письма Гумилева чересчур экзальтированная. По ее признанию, всякий раз, как приходит письмо из Парижа, его прячут от нее и передают с великими предосторожностями. После прочтения бывает нервный припадок, ей делают холодные компрессы. Все недоумевают, что это с ней. И действительно, что с ней, если это не преувеличение?

«Он так любит меня, что даже страшно», – пишет она фон Штейну. Аня не знает, какова будет реакция отца на ее брак, но заранее уже решила: «Я убегу и тайно обвенчаюсь с Nicolas. Уважать отца я не могу, никогда его не любила, с какой же стати буду слушаться». Здесь опять в ней говорит экзальтация. Да любила же отца, конечно, любила. Последующие события это покажут. Ведь еще в ноябре она послала отцу свою фотографию с надписью: «Дорогому папе от его строптивой Ани». Но Аня не простила отцу его уход из семьи, то, что отправил их в провинцию, обрек на полунищенскую жизнь бедных родственников. Еще и ссоры с Инной Эразмовной и крики, свидетельницей которых она была.

С одной стороны, Аня уже строит планы на будущее, представляет себя в Петербурге. «Если я буду в будущем году в Петербурге, Вы будете у меня бывать, да?» – спрашивает она фон Штейна. Это если она выйдет замуж за Гумилева. С другой стороны, она ненавидит и презирает себя за опутавшую ее ложь. Мечтает поскорее окончить гимназию и уехать к маме. Андрей, перенесший скарлатину, поправился. Аня поделилась с ним радостью, что выходит замуж за Гумилева, а он не поверил.

Но постепенно она успокаивается, замужество уходит на второй план, все не так скоро и не так легко получается. «Я совсем пала духом, не пишу Вале и жду каждую минуту приезда Nikolas, – пишет она своему неизменному корреспонденту Сергею фон Штейну. – Вы же знаете, какой он безумный, вроде меня». Но Гумилев, видимо, не мог или не собирался приехать тотчас. Пылкая Аня не хотела этого понять. Она просто не способна ждать долго в роли невесты.

Между тем фон Штейн прислал, наконец, Ане фотографию Голенищева-Кутузова. Она переключилась на свою неразделенную любовь. Снова экзальтация: «Сережа! Я не могу оторвать от него душу мою. Я отравлена на всю жизнь, горек яд неразделенной любви! Смогу ли я снова начать жить?» Она тотчас предупреждает возможное недоумение фон Штейна: «Гумилев – моя Судьба, и я покорно отдаюсь ей. Не осуждайте меня, если сможете. Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной». Кажется, она запуталась.