развивающийся разум подростка тяжелый груз. Более того, давайте не забывать: для подростка опыт больше не является туманной и легко поддающейся манипуляции серией снов, какой обычно был для ребенка. Теперь он проникнут теплом и реальностью инстинктивного чувства. Примитивные инстинкты вполне проявились и на каждом шагу ощущают на себе действие стадного внушения; да и продукты последнего конфликтуют между собой. Не только секс, самосохранение и питание спорят с заявлениями стада, но и альтруизм, жажда власти, стремление к безопасности, другие чувства, приобретшие инстинктивную силу от группового внушения.

Страдания, вызванные конфликтами, хорошо известны, и вряд ли найдется романист, который о них не писал. Самые жестокие – конфликты вокруг секса и религии; и хотя здесь мы не ставим целью проводить подробный разбор, интересно будет указать на некоторые наиболее интересные факты для этих сфер.

Религия всегда была для человека очень серьезным вопросом, и, осознав ее биологическое значение, мы увидим, что причина – в глубоко укоренившейся потребности человеческого разума. Индивид стадного биологического вида не может быть действительно независимым и самодостаточным. Естественный отбор привел к тому, что у человека постоянно присутствует чувство незавершенности, которое по мере усложнения мышления становится все более абстрактным. Возникает жажда завершенности, мистического единения, слияния с бесконечным, которые представлены в христианстве и во всех успешных его вариантах. Эта потребность, с усложнением общества, становится все более властной и может быть удовлетворена все более сложными рационализированными выражениями. Вот характерный пассаж из недавней очень популярной книги по мистической религии: «Великим фактом в жизни человека, в вашей и моей, является осознание единства с вечной жизнью и полное раскрытие себя этому божественному потоку». Интересно, до какой степени рационализации могут дойти наши стремления, идентичные механизму, который привязывает волка к стае, овцу к стаду, а собаку отправляет гулять с хозяином – словно с Богом в прохладе дня.

Любопытно было бы по возможности исследовать отношения того же инстинктивного импульса и зарождения философии. Впрочем, такая попытка явилась бы слишком далеким отступлением от темы данного эссе.

То, что секс должен быть главным полем конфликтов, которые мы обсуждаем, понятно не только из громадной силы импульса, а также факта, что эту область человеческой активности стадное внушение всегда старается регулировать, но и по другой причине: есть основания считать, что сексуальный импульс вторично связан с другим инстинктивным чувством громадной силы, а именно с альтруизмом. Мы уже видели, что альтруизму серьезно противостоят стадные традиции; возможно, ошеломительный прилив этого чувства, обычно ассоциируемого с сексуальными чувствами, по сути не совсем сексуален, но вторично связан с сексом, как единственным выходом, разрешенным стадом для проявления интенсивной страстности. Будь так, имело бы большое практическое значение применение рационального метода для решения социологами и государственными деятелями проблем, связанных с отношениями полов.

Разумеется, конфликты, которые мы рассматриваем, вовсе не ограничены детством и подростковым периодом, а часто продолжаются у взрослых. Чтобы понять, как достигается кажущееся спокойствие в нормальной взрослой жизни, необходимо рассмотреть, каким образом конфликты влияют на разум.

Давайте обсудим человека, столкнувшегося с дилеммой из тех, которые общество обильно поставляет своим членам: мужчину, охваченного страстью к женщине, запрещенной для него стадом, или человека, столкнувшегося наяву с обычно скрытой жестокостью и глубоко впитавшего доктрину стада, что все в целом идет правильно, что вселенная соответствует его моральным устоям, что кажущаяся жестокость это милосердие, а внешнее безразличие – долготерпение. И чем же успокоится его измученная душа?

Конфликт может разрешиться отступлением любого из антагонистов. Годы, другие инстинкты или более сильная страсть способны умерить силу неудовлетворенной любви или лишить остроты видение непереносимой боли.

Или скептицизм вскроет природу стадного внушения и лишит его убедительности.

Проблему порой снимают и с помощью простого механизма рационализации. Человек может наслаждаться запретным удовольствием и построить часовню, убедив себя, что его случай – особый, что он, по крайней мере, не так плох, как X, Y или Z, которые совершили чудовищные проступки, а он никогда не бил жену и регулярно жертвовал деньги на миссии и больницы. А если его затруднения носят этический характер, он поймет, что стадо на самом деле право; что только ограниченный ум не видит внутреннего совершенства в страдании; что овцы и коровы, которых мы разводим для еды, теленок, которому мы пускаем кровь, чтобы мясо было белым, один из четырех младенцев, умирающий в первый год жизни, рак, чахотка и безумие, бурные реки крови, омывающие стопы шагающего вперед человечества, – все это части великого Замысла, ведущего человека вперед и вверх, к высшему блаженству. Конфликт стихает, и человек согласен смотреть и на кровь, и на Замысел, облекающийся в плоть, не смущаясь мелкими и ворчливыми упреками совести из своей юности.

Из этих трех вариантов скептицизм срабатывает реже всего, хотя может сложиться иное впечатление, потому что очень часто скептицизм на деле лишь прячет продолжающийся конфликт в глубинах сознания. Человек, подверженный глубинному конфликту, даже если будет казаться окружающим – и, конечно, самому себе – спокойным и достигшим стабильности, после периода внешне бесконфликтной психической жизни способен выдать безошибочные свидетельства того, что конфликт катастрофически продолжался под поверхностью.

Решение проблемы с помощью безразличия или рационализации – или смеси этих двух процессов – характерно для большинства нормальных, здравомыслящих, ответственных людей среднего возраста с устоявшимися взглядами и гибкостью перед гнетущим влиянием фактов; эти люди составляют хребет государства. В них стадное внушение показывает свою способность одерживать верх над опытом, тормозить развитие альтруизма, скрывать существование и фальсифицировать результаты конкуренции между личными и общественными устремлениями. Эти свойства стадного внушения приносят пользу: крепко цементируют существующее общество, однако доверяют управление государством и выбор жизненной позиции классу, который в силу своей стабильности обладает относительной неспособностью воспринимать опыт всерьез, относительным безразличием к чувствам и страданиям и решительно предпочитает стадные традиции всем остальным источникам поведения.

В древней истории такова, очевидно, была большая часть человечества, поскольку опыт, тогда относительно простой, обладал незначительной внушающей силой и легко уступал стадному внушению. Душевных конфликтов было немного или не было вовсе, и они разрешались с помощью простой рационализации. Средний человек был счастлив, активен, обладал неистощимым запасом мотивации и энергии, был способен на ярый патриотизм и даже на самопожертвование ради стада. Соответственно, в должных условиях нация могла расширяться и становиться безжалостной и грозной благодаря твердой, непоколебимой убежденности в своей божественной миссии. Ее слепота по отношению к новому опыту делала патриотов упертыми и свирепыми, священников – фанатичными и кровожадными, а правителей – высокомерными, реакционными и самоуверенными. Если в окружающей среде нет крупных изменений, требующих серьезных модификаций, такая нация