движения, глубокомысленно мыкали, кряхтели, ругали картографов на двух языках… Шали неважно владел русской речью, но когда волновался, виртуозно изъяснялся по-русски.

На коротких стоянках Николай работал карандашом и подчас так увлекался, что забывал посматривать вокруг. Когда я снял с его плеча жирную самку каракурта, Николай побелел, как высушенная солнцем пустыни кость, но этюд мужественно закончил.

— Попробовал бы Тициан работать в таких условиях…

— Вредное производство, что и говорить, — подшучивал Васька.

Пески. Серо-бурые, унылые. Чахлые кустики, скудная растительность, ослепительно белые, очень похожие на перевернутые блюдечки солончаки. Я бродил с ружьем по окрестностям в поисках дичи. Над головой в желтом небе постоянно висели орлы. Но у меня никогда не поднималась рука на гордую, смелую птицу. Однообразие пустыни выводило нас из себя, и только один зоолог, казалось, считал себя счастливым в этом пекле.

Марк увлекся насекомыми. Целыми днями ползал он по окрестным буграм с лупой в руке, глубокомысленно разглядывая пойманную добычу. Как-то днем, когда термометр показывал совершенно невероятную температуру, мы были поражены невиданным зрелищем: зоолог плясал на холме в полном одиночестве нелепый танец, воплотивший в себе лихие русские коленца, умопомрачительные телодвижения негров Замбези и основные элементы нанайской национальной борьбы.

— Наше-ел! — пел во все горло зоолог. — Обнаружил! — И он протянул нам какое-то шевелящееся создание. — Термит! Вот это экземпляр!

Николай, подбежавший к зоологу первым, отпрыгнул.

— Какая мерзость!

— Что-о? Что ты сказал, несчастный… Да я…

— Успокойся, Марк, — остановил я товарища. — Аллах с ним, с термитом. Когда дальше пойдем?

Но тут в разговор вмешался Шали:

— Зачем аллах? Аллах ни при чем. А этот зверь — тьфу! Вредитель, диверсант, вот он кто.

Местное население ненавидит термитов, зная повадки маленьких разбойников. Туркменские термиты устраивают свои жилища в глинистых и лессовых почвах под землей; прокладывают длинные коридоры, соединяя ими жилища. Они совершают опустошительные набеги на соседние селения и способны уничтожить все, кроме рельсов, утверждал Шали (раньше он работал на железной дороге).

— Дерево грызут, шпалы, кирпичи, телеграфные столбы. Дома падают, подточенные этими насекомыми. Лет сорок назад они даже целую станцию съели — Ахча-Куйму. Дедушка мой там работал, клянусь предками, не вру.

Уловив в наших глазах сомнение, а в Васькиных кошачьих зрачках полускрытый смешок, Шали горячится, доказывает, посматривает на Марка. Зоолог солидно кивает, но молчит.

Ночью набегает прохладный ветерок. Мы лежим, с наслаждением вдыхая чистый воздух. Над нами рваным цыганским шатром раскинулось черное небо с золотыми гвоздиками звезд. Отыскиваю Большую Медведицу. Знакомый ковш опрокинулся на самом краю неба. Шорохи, неясные звуки, плач шакалов на далеких холмах. Ночь…

Утром Марк копается в термитнике, улыбка не сходит с его заросшей физиономии. Шали зашивает порванные брюки; я брожу по холмам, спугивая проворных гекконов, каких-то длиннохвостых, узкотелых ящериц. Натыкаюсь за гребнем бархана на птиц, терзающих падаль. Хищники неторопливо взмывают в поднебесье, оставив полуобглоданную тушку корсака. Пройдет несколько часов, и от тушки почти ничего не останется: «похоронная команда» закончит свою работу.

Возвращаюсь в лагерь. Здесь перепалка. Николай и Васька обрушились на Марка, упрекая его в черствости и бесчеловечном эгоизме. Зоолога взяли в оборот основательно: достается ему за задержку в пустыне и за многое другое. Вспоминаются разные допотопные промахи и грехи. Шали, натура экспансивная и горячая, к моему удивлению, в споре не участвует, сосредоточенно поворачивает над огнем шампуры с шашлыком. Тихонько осведомляюсь у Шали, что произошло. Заговорщически подмигивая и поглаживая острую бородку, Шали шепчет:

— Научный термитов в палатку принес. Целый рой. Много-много. Изучать будет. Научный. А эти недовольны. Мятежный дух вселился в их сердца. Кричат. Клянусь аллахом, добром это не кончится.

Марк действительно поступил более чем неосмотрительно. Натаскал в палатку термитов и намерен их наблюдать под брезентовым тентом.

— Не могу я на солнце сидеть часами, — оправдывался Марк, — и так весь обгорел.

— Тебе загар к лицу! — нахально щурит зеленые глаза Васька. — Девушки любить будут. А термитов убери, сделай милость.

Но Марк неумолимо доказывает, что наука требует жертв.

Возмущенные, мы демонстративно покидаем палатку, захватив спальные мешки. Шали нейтрален. Он всеми силами старается поддержать затухающий огонь мира, не знает, как поступить, колеблется. Забравшийся за шиворот термит заставляет Шали принять решение незамедлительно.

— О аллах! Что за проклятый зверь!

Шали выкатывается из палатки, на ходу смягчая действие медоточивой речью.

— Я ненадолго, Научный. Ты должен сидеть и думать, а я тебе мешаю. Я тут неподалеку. Клянусь аллахом!

Марк молча кивает головой. Шали к нам не подходит (зачем обижать Научного?), располагается со своей кошмой в сторонке и бормочет в бороду:

— Нехорошо, аллах — свидетель!

Васька толкает меня локтем в бок, кричит:

— Эй, Научный, спокойной ночи! Смотри, термитов не обижай!

Марк стоически выдерживает насмешку. Молчит. Шали, кряхтя, возится на кошме.

— Друзья ссорятся. Добром это не кончится. Аллах — свидетель!

Пророчество Шали отчасти сбылось.

Мы проснулись от яростных криков. Солнце только что взошло. На земле распласталась причудливая косая крылатая тень палатки, а сама палатка ходила ходуном. По доносившимся изнутри невероятным проклятиям можно было судить о том, что Марк попал в беду. Зоолог, всегда вежливый, был на редкость корректен и даже в экспедиции, где его окружали лишь мужчины, змеи или ишаки, не позволял себе крепких выражений. Сейчас же Марк превзошел нас всех, вместе взятых, и каждого в отдельности. Призывая погибель на всех термитов, Марк бесновался, и было отчего: ночью термиты вырвались из банки, куда их опрометчиво поместил зоолог, и на радостях устроили пир. Не удовлетворившись остатками ужина, насекомые изгрызли тяжелые ботинки Марка и испортили его брезентовые ковбойские штаны. Другой одежды у Марка не было, и он в отчаянии пытался прикрыть наготу старой овечьей шкурой.

Узнав, в чем дело, мы с Николаем расхохотались, а Васька повалился на землю и минут пять только стонал от неудержимого смеха.

Один Шали серьезно отнесся к случившемуся. Он бросил беглый взгляд на Марка, схватил баранью шкуру (в нее мы завертывали хрупкие вещи), отошел в сторону и в полчаса сшил зоологу «брюки». Они едва покрывали хрящеватые колени, рельефно обтягивая стан. Кривоватые, заросшие нижние конечности зоолога выглядели дико и смешно.

— Экзотика! — радостно воскликнул Васька. — Робинзон Крузо!

Марк скрипел зубами, Шали утешал его как мог:

— Ничего, Научный, не грусти! Брюки первый сорт. Аллах — свидетель!

Наконец мы двинулись в путь. То ли Марку наскучили ежеминутные просьбы, то ли повлияло на него тесное общение с термитами — неизвестно, только мы уже третий день быстрым маршем продвигаемся к спасительной зелени долин. Пустыня остается позади, пески отступают.

Появились зеленые островки,