Найла удивляет напряженное выражение на лице брата. Раньше он не проявлял интереса к владельцам вилл. Вероятно, в это лето девица Фортини часто появлялась в «У Бейзила», и Лайрон наверняка смешивал для нее коктейли…

Брат внезапно вскакивает и идет в дом, и Найл не успевает расспросить его о пропавшей женщине. Он собирается последовать за ним, но его окликают из соседнего дома. Жилище Мамы Тулен отличается от других домов; по розовым гераням, цветущим на маленькой террасе, по стенам, покрашенным в цвета радуги, легко догадаться, что она художник. Хотя она дружит с отцом, Найл так и не запомнил ее имя. В Лоуэлле принято, чтобы дети в знак уважения называли старших Мама и Папа. Детективу трудно представить, зачем он ей понадобился, но все же он в ответ поднимает руку и идет в дом. Нельзя же заявиться к ней в синих боксерах…

Найл быстро умывается и надевает форму, хотя еще только семь утра. На службу ему надо к восьми, однако он не может забыть, каким голосом миссис Фортини молила его найти ее дочь, когда он вчера позвонил ей. Сержант приходит к Маме Тулен, которая поливает свои растения. Она крупная женщина, на ней красное свободное платье, ее лицо обрамляет облако седых завитков. Она все еще красива, несмотря на возраст. Мама родом с Сент-Люсии и на смеси французского и креольского велит ему сесть, а сама отправляется за кофе. Нечто в ее манерах исключает неподчинение. Женщина неспешным шагом заходит в дом, Найл же остается на террасе. В Лоуэлле поговаривают, что Мама Тулен занимается обеа – это форма вуду, все еще преобладающая на Сент-Люсии. Найл почти уверен, что стоящая в углу палка, расписанная черепами и украшенная перьями, – коко-масак, волшебный инструмент для заклинаний. Плоды художественного таланта Мамы повсюду, куда ни кинь взгляд. К стене прислонена картина, изображающая Британния-Бэй, в лучах солнца поблескивает песок. Найлу всегда хотелось купить для отца одну из работ Мамы, но ее произведения продаются за многие тысячи в крупных американских галереях.

Он садится в бирюзовый шезлонг и ждет Маму. Когда та сует ему в руку чашку с густой черной жидкостью, поздно признаваться в том, что в последнее время он пьет кофе не по-креольски, а с молоком. Из-за цикория напиток сильно горчит, и Найл морщится от первого глотка, но Мама слишком занята разговором, чтобы заметить это. Она рассказывает ему о своих детях, которые работают в Сент-Винсенте и Гренадинах, о своей последней выставке, и наконец он убеждается в том, что ей просто хотелось говорить и нужен был слушатель.

– Рад был повидать вас, Мама, но мне нужно на работу. Спасибо за кофе.

– Подожди минутку. – Она жестом велит ему сидеть на месте. – В пятницу я поставила мольберт над Британния-Бэй, хотела писать солнце на рассвете. Там была девица Фортини. – Она берет картину, прислоненную к стене, и передает Найлу. – Выглядела она красавицей, и я поместила ее в картину.

Найл снова рассматривает сюжет и теперь видит маленькую фигурку в алом бикини и с золотистыми волосами. Еще он замечает огромную яхту, маячащую на горизонте в розовых лучах заходящего солнца.

– Что она там делала?

Женщина хмурится.

– Она поплыла к той лодке, а я продолжила писать. Когда опять посмотрела туда, ее уже не было. Я решила, что она поднялась на яхту или поплыла к следующему заливу.

– Она так и не вернулась?

– Я провела там два часа, но в заливе никто не появился, если не считать быстроходный катер, несшийся с безумной скоростью. Я и не знала, что они могут так летать.

– Катер был с яхты?

– Я не разглядела, солнце было слишком ярким. Это вполне мог быть катер Бейзила или с какой-нибудь виллы.

– Спасибо вам за помощь.

– Еще кое-что, пока ты не ушел. – Она понижает голос, выражение на ее лице вдруг становится жестким: – Я рада, что ты у нас блюститель закона; у тебя есть голова на плечах, причем умная голова. Но ты должен быть осторожен.

– Все хорошо, Мама, но я обязан помогать всем, опираясь на одинаковые правила.

Художница неожиданно встает. Найл не знает, как реагировать, когда она кладет ладонь ему на лоб, словно измеряет температуру. Он из вежливости не отталкивает ее. С губ Мамы сыплются креольские слова, она бормочет слишком тихо, чтобы Соломон понял. Наконец Мама убирает руку, и в ее глазах отражается паника.

– Я сейчас пыталась прочесть твой дух, но вместо этого увидела Геде[8]. Он не может понять, жив ты или умер. Не важно, веришь ты в обеа или нет; боги не станут защищать тебя. Защищайся сам, пока угроза не исчезнет. Ты слышишь меня?

– Да, Мама.

Она долго изучает его лицо, прежде чем ее взгляд становится спокойным.

– Не убегай, Соломон, посиди еще. Жизнь слишком коротка, чтобы спешить. Допей сначала свой кофе.

Найл собирается с духом, прежде чем выпить остатки напитка. Он перестал верить в бога много лет назад, но страх в глазах Тулен кажется настоящим. Каким-то образом ему удается произнести слова прощания, хотя ощущение такое, будто у него рот полон песка.

Я просыпаюсь с улыбкой, несмотря на то что в моем саду побывал поздний гость. Мой долгий сон нарушал лишь яростный гул москитов, разозленных тем, что добраться до меня им мешает сетка над кроватью. Эти создания обожают мою белую британскую плоть, сколько бы чеснока я ни съела и какой бы отравой ни опрыскивала свое тело. Сегодня я намерена поговорить с Хосе и положить конец его странному поведению; правда, сначала я поплаваю. Возраст – это просто число, физические упражнения помогают мне держаться в форме, а купание в море – одно из самых больших удовольствий для меня.

Я надеваю купальник и саронг, потом беру полотенце. Однако, когда я выхожу в коридор, меня встречает нечто неожиданное. На полу перед комнатой Лили лежит обломок коралла; он белый и окаменелый, медленно превращающийся в порошок. Может, это сама крестница выложила его, чтобы напомнить мне, почему она так одержима идеей спасти риф? Однако кажется странным, что девочка вырезала на его поверхности рисунок из перекрещенных линий. Вид коралла наполняет меня грустью. Мы с Джаспером, вооружившись трубками и масками, часами наблюдали, как охотящиеся осьминоги дрейфуют над розовыми кораллами. Лили, вероятно, уже в море – в комнате ее нет.

Я спускаюсь вниз с кораллом в руке. Наш дворецкий ждет меня в холле; он стоит навытяжку, как часовой. Уэсли Джилберт является нашей правой рукой уже двадцать лет, и ему удалось сохранить импозантную внешность. Я помню, какое сильное впечатление он произвел на меня, когда, еще молодым, пришел на собеседование. Отслужив в армии Гренадин, Уэсли вернулся на свой родной остров. Он отвечал на все вопросы со спокойной властностью, создавая у меня впечатление, будто в нашей беседе главенствует он, а не я, и лишая меня возможности получить хоть какое-то представление о его личной жизни. И давая понять, что решение о том, работать на нас или нет, будет принимать он, сколько бы я его ни уговаривала. Сейчас ему за пятьдесят, он среднего роста, с пристальным взглядом и красивой внешностью уроженца Западной Африки; его лысая голова блестит в свете люстры. Уэсли железной рукой управляет своей командой из одного садовника и двух горничных, работающих неполный день. У него такой же волевой характер, как и у моего мужа, и он до сих пор тщательно скрывает свою личную жизнь.