Я помню отчётливо каждую минуту последнего утра, помню его белую рубашку и синий джемпер с вышитыми красными нитками вензелями католической школы. Помню его ранец, его новые ботинки, его светлые волосы. Сейчас рассказываю тебе и вижу, как он выходит со двора и бережно закрывает калитку. Он славным был мальчиком. Мать слегла, но не померла, храни Господь её сердце. Мы сложили все свои сбережения и дали объявление – сто тысяч долларов тому, кто поможет нам найти нашего сына, живым или мёртвым.

Мы прожили семнадцать лет и три дня без нашего мальчика, я не знаю, как. А нашёл его сосед, Поли Ричардс, он жил вон в том доме с жёлтой дверью. В Сан-Франциско нашёл, на гей-параде. Чёрт бы его не знал, что этот Поли там делал. Поли вернулся в Сиэтл из отпуска, явился к нам и сказал, мол, жив наш сынок, и знает он, где его искать. Но, деньги вперёд, к адвокату нас сначала потащил, подписали договор, всё как положено, выплатили мы ему свои сто тысяч долларов, как и обещали, до последнего цента. Уж, если честно тебе сказать, оно того стоило, и не столько заплатить можно, чтобы только вновь увидеть своего потерянного ребёнка.

Мы с матерью поехали в Сан-Франциско к своему Руди и нашли его, хоть он давно уже сменил и имя, и фамилию. Теперь сына нашего звали Джо Сеймур, по профессии он был парикмахером, жил в маленькой, но довольно уютной квартирке с окнами, выходящими на залив. Про гей-парад мы с матерью и не расспрашивали. Мы боялись, что он давно отвык от нас, но , вопреки нашим опасениям, он быстро собрался и вернулся домой, в Сиэтл.

В его комнате всё было так, как он оставил в день, когда ушёл из дома. Мать только пыль протирала. В общем, всё бы наладилось, если бы не начались эти разбирательства судебные. Несколько человек из тех, что ребятишками росли вместе с нашим сыном, обратились в суд, заявив, что пастор Гэндроу подвергал их сексуальному насилию, это уж по всем каналам прозвучало. Только наш мальчик этого не смог пережить. Мать нашла его повесившимся в гараже, под ногами – записка, всего два слова – «меня тоже». Уж понимайте, как хотите, но так мы потеряли своего сына во второй раз, навсегда, – старик опустил лицо в свои жилистые, испещренные светло-коричневыми пятнышками руки и беззвучно заплакал.

Особые планы

Людям свойственно искать виноватых. Когда предаёт священник, кто, если не Иисус должен ответить на вопрос: «Почему это случилось с моим сыном в церкви?» Сколько их, отступников, пытающих – «Если Бог существует, почему он это допустил насилие над невинными?» И тут же следует ответ, пафосный и настолько же загадочный: «у Него есть особенный план для этих людей». Да, Джонни, план, действительно, особенный. Ты закончишь жизнь в цветущем Ванкувере, непосредственно под распустившимся розовым кружевом вишнёвым деревом на Ист-Хастингс-стрит2. Не справившись с психологической ношей сексуального насилия, ты станешь наркоманом и умрёшь молодым, заросшим пучками сальных волос, свернувшись калачиком под роскошной вишней, обхватив исколотыми руками острые коленки, покрытые синяками и язвами.

Кто-то, как Рудольф Клаус, попробует справиться и станет гомосексуалистом, чтобы убедить самого себя в том, что насилия не было и быть не могло, ведь святой отец был очень хорошим человеком, и секс всем понравился. Не в силах признаться родителям, сбежит из дома, а мать с отцом будут разыскивать его годами, пока антидепрессанты медленно, но верно разрушают их внутренние органы.

О, эти особенные планы, уготованные Господом! Цинизм, с которым христиане обосновывают свою доктрину, не знает равных, но, церковь всё собирает свой урожай.

Сосед ушёл, а Катерина осталась со своим новым ужасом – католической школой для сына. Барин настаивал на том, чтобы мальчик учился в школе при церкви Святого Марка, под крылом у преемника отца Гэндроу, отца Мэтью Генри.

– В мире, где каждый третий становится гомиком, кто-то должен понимать, что есть вещи, противные Богу. Я хочу, чтобы моего сына учили так, как учили меня, начиная с «Отче наш» и заканчивая…

Катерина не слушала доводы Барина, потому, что спорить с ним не собиралась. В рассеянности она щёлкала компьютерной мышью по фотографиям на сайте католической школы Святого Марка, разглядывая счастливые личики детей и подозрительные физиономии взрослых.

– Послушай, а ты не боишься насилия над ребёнком в этой школе? – наконец, она нашла в себе силы задать этот тревожащий её вопрос мужу, который готовил себе «Кровавую Мэри» в нескольких шагах от неё.

– Ты дура или притворяешься? – с раздражением спросил Барин.

– Я отчёт читала. Ты читал? Колледж уголовного права имени Джона Джея опубликовал отчёт о сексуальном насилии над детьми со стороны католических священнослужителей в штатах. Это эпидемия, это ад… Я боюсь эту школу.

– Какой, к чёрту, отчёт о насилии! – Барин был разъярён. Светло-русые волосы на его голове торчали во все стороны, как у тролля, – ты веришь этим проискам демократов? Разве ты не знаешь, что всё самое страшное случается с нами в нашем собственном доме, в родной семье?

Катерина задумалась. Ей вдруг стало невероятно жаль Барина. Он, с его растрёпанными волосами, в полосатых пижамных штанишках и со стаканом томатного сока с водкой в руке вдруг представился ей беззащитным мальчиком, которого даже дома ждёт страшное… Она поднялась из-за стола и, подойдя к мужу, крепко обняла его. Не оставляя стакана с «Кровавой Мэри», Барин прижал её к себе и поцеловал в голову.

– Как ты думаешь, может, мне стоит тоже пойти в эту школу, поработать там, познакомиться поближе с людьми, которые будут рядом с нашим сыном?

– Хорошо, дорогая, делай так, как считаешь нужным, – снисходительно произнёс Барин и вновь поцеловал.

Ликовали без папы

Несмотря на компромисс с католической школой, отношения у супругов не клеились. Барин стал распускать руки всё чаще: не вовремя оплаченный счёт за электричество, просроченный сыр в холодильнике, невыглаженная рубашка служили поводом для пощёчин.

Сиэтл накрыл июнь, пёстрый и ласковый. Сирень щедро одаривала фиолетовыми и розовыми гроздьями. У свёкров на заднем дворе было необычайно жарко.

– А где Стивен? – спросила свекровь Катерину, которая с сыном явилась к ней на воскресное барбекю.

– На работе, – пожала плечами Катерина.

– Иди, покорми рыбок, – обратилась свекровь к мальчику, выдав ему баночку с кормом, и вновь перевела глаза на невестку, – у вас с ним не ладятся отношения?

– Да. Он бьёт меня, – со страхом, но, испытав облегчение, призналась Катерина.

Последовала продолжительная, неприятная пауза. Из сада свёкров на холме Квин Энн Сиэтл был виден как на ладони. Катерина и свекровь сидели за плетёным столом, глядя на блистающие в лучах заката небоскрёбы. Маргарет, матери Барина, никогда не нравилась русская невестка, и, всё же, она очень хорошо знала, что её сынок – не подарок.

– Когда папа умер, мы ликовали, – сказала свекровь, не глядя Катерине в глаза. Она сделала паузу, затянулась длинной сигаретой, зажатой между бледными пальцами, выпустила две сизые струйки дыма через нос и продолжила: – тебе может показаться возмутительным, это и вправду очень плохо – радоваться смерти. Но, мы ликовали, когда нам сказали, что самолёт, на котором он летел, разбился, не долетев до Ванкувера всего пару километров. Радость наша была недолгой. Она сменилась ужасом, – а вдруг, папа выжил? А что, если это ошибка? Вместе с отрядом спасателей мы бродили по месту крушения, находя части трупов, вглядываясь в каждый кусок человеческого мяса. Мы не чувствовали ни скорби, ни ужаса. Нами владел лишь один страх – что отец опоздал на этот рейс и вскоре вернётся домой. Когда, наконец, Билли нашёл папину руку с так хорошо знакомой нам татуировкой, он завизжал. Его визг до сих пор звенит у меня где-то в позвоночнике, несмотря на то, что прошло больше пятидесяти лет. Мы кинулись к нему, увидели папину руку, над которой стоял Билли, и разразились рыданиями. Спасатели, наверное, думали, что мы плачем от горя. На самом же деле, это были слёзы радости и облегчения. Он бил нашу маму. Ты понимаешь? Он очень жестоко относился к ней, унижал её, таскал за волосы, обливал ледяной водой, шпарил кипятком. А если мы заступались, он бил и нас. Видишь этот шрам? – свекровь задрала рукав кружевной блузы, обнажив провисшую кожу предплечья, и указала на довольно глубокий круглый белый шрам. – Это от папиной сигареты. Было очень больно, поверь. Он выбил Билли его передние зубы, как только они выросли, его постоянные передние зубы, ты понимаешь? Он побрил Сэру на лысо только за то, что она нечаянно разлила его пиво. Ей было пятнадцать лет. Ты представляешь, каково это – быть лысой девочкой в канадской деревне в те времена? Париков у нас не было. Но мать не хотела уходить от него. Она боялась, что он найдёт и убьёт нас всех. Я ненавидела её за эту трусость! Уж лучше умереть один раз, чем так мучиться.