– Все-то ты знаешь...

– Шалею от безделья, вот и приходится работать насебя, – сказала Анка. – Благо среди здешних богатеньких Буратиннаходятся такие, что язык распускают после того, как предприимчивая девушкасама язык распустит... – она усмехнулась с мечтательным цинизмом. –Так что парочку болтунов я тут выдоила не только в прямом смысле, но и впереносном. Что-то готовится, с алмазами связанное... и это меня окончательносбивает с толку. Алмазы и так и х н и е. Не собираются же они у президентаотбирать его долю? Совершенно нерационально. Нынешнее состояние дел гораздовыгоднее. И не будут они красть эти долбаные камешки у самих себя... Измучиласья над этим ребусом.

– Хорошо тебе, – сказал Мазур, нисколечко неиграя. – А я вот и до таких мелочей не докопался. Некогда. С места вкарьер заставили президента оберегать, как собственные яйца...

– Должна сказать, у тебя получается. Этих, в КоролевскомКраале, ты хорошо сделал.

– Учили, знаешь ли, – сказал Мазур скромненько.

Настроение у него самую чуточку испортилось – потому чтовторой раз, теперь из чужих уст, выслушал те самые вопросы, которыми задавалсябез малейших пока что шансов ребусы разгадать. Умная девочка, пронырливая, сней надо держать ухо востро, такая в случае чего в затылок бабахнет, глазом неморгнув...

– Всадить бы этой холеной выдре пару иголок под ухоженныеноготки... – мечтательно сказала Анка. – Иногда так и подмывает...

– Злая ты девочка, – сказал Мазур.

– Я-то? Да брось. Наоборот, добрая и душевная, пока меня необижают. Стихи даже люблю... про доброту.

– Стихи? – изумился Мазур.

– А ты думал. Душевные стихи о добрых людях, – онаподняла голову, глядя в лицо Мазуру лукаво и весело, продекламировала:

На исходе века

взял и ниспроверг

злого человека

добрый человек.

Из гранатомета

шлёп его, козла!

Стало быть, добро-то

посильнее зла...

– Сильно, – сказал Мазур. – Сама сочинила?

– Где уж мне. Читала где-то. Что так смотришь? Приходилось икнижки читать, в том числе и серьезные... только толку от этого оказалось мало.

– Москвичка? – спросил Мазур напрямую.

– А что?

– На-армальный ма-асковский говорок.

– Ну, москвичка. Черт-те в каком поколении, сдореволюционных времен. Только и это само по себе принесло мало пользы. Уж еслигоспода адмиралы отправляются на левые заработки, то нищете вроде меня сам богвелел...

Своего человека Мазур заметил сразу, едва тот показалсяметрах в ста от того зонта, где они с Анкой обосновались. Моментально узнал пофотографии, да и немудрено: субъект оказался колоритным, с точки зрения Мазура,обладавшим совершенно ненужным набором запоминающихся примет. Ну, что поделать,у каждого ремесла свои заморочки...

В ожидании Мазур приосанился, еще непринужденнее развалилсяв синем шезлонге – классическая новорусская харя в шортах и легкой рубашечке,распахнутой настежь, чтобы продемонстрировать якорную цепь из благородногометалла во всей красе. Мазур давно уже отметил с удовольствием, что соседисправа и слева, болтавшие на неизвестных ему языках, косились на него не точтобы испуганно, но в несомненном ожидании чего-нибудь этакого. Судя повзглядам, уже сталкивались с беззаботными отдыхающими из России, что им весельяи оптимизма не прибавило...

Анка тоже не подкачала, полулежала в экстравагантнейшемкупальнике, скорее напоминавшем пучок узких ленточек, лениво озирая окружающеевавилонское столпотворение с пресыщенным и даже брезгливым видом, тянула что-толедяное из высокого стакана, картинно отставив мизинец – классическая Дуня из-подТамбова, подцепленная если не на панели, то безусловно где-то поблизости оттаковой. От нее за кабельтов шибало вульгарностью и деревенской простотой, чтои требовалось.

Когда приближавшемуся к о н т а к т у осталось до нихпрошагать метров пять, Мазур откровенно повернул голову и уставился тому прямов глаза. Субъект лет тридцати в ярком прикиде, с наголо бритой головой, усикамив ниточку и узенькой бородкой, охватывавшей лишь самую оконечность подбородка.При этом незнакомец вовсе не выглядел братком или чем-то аналогичным, а как рази производил впечатление человека творческого. Быть может, еще и оттого, что нанем не было ни грамма золотишка – зато в левом ухе болталась массивная серьга,вроде бы серебряная, в виде креста на полумесяце.

Ну, а когда тому осталось два шага, Мазур неторопливо всталнавстречу, вяло поднял руку в знак приветствия и сказал с ленивой интонацией:

– Вы, я так понимаю, Егор?

– А вы, я так понимаю, Николай? – произнес тот.

И выжидательно скосил глаза в сторону Анки – ага, хотел прояснитьее роль в событиях...

Нагнувшись к спутнице, Мазур сказал чуть-чуть свысока, снадлежащими интонациями хозяина жизни, не особенно и дорожащего такими вотмимолетными спутницами жизни:

– Зайка, я пойду поброжу, дела у меня...

Анка, капризно выгнув губы, ответила в стиле дешевойпровинциалки:

– Колян, только недолго, а то меня заколебало тут все – ижара, и негры эти дурацкие... Ты ж обещал в приличный кабак поехать...

Мазур форменным образом отмахнулся:

– Кончу дела, поедем...

Вопросительно воззрился на Егора. Тот не спеша направилсявдоль берега в ту сторону, где начинался порт и виднелись белые корабли. Мазурсговорчиво направился следом.

– Вот так мне вас и описывали, – сказал Егор. –Златая цепь на дубе том... Да вы не хмурьтесь, я ж понимаю, что это длядекорации.

– Ну, надо же имиджу соответствовать, – сказал Мазур ипродолжил самодовольно: – А телку хорошо рассмотрели? Еще более убедительнаядекорация, да к тому же живая и сорок слов знает на великом и могучем...

– Да уж... Из России перли?

– А что делать? – пожал плечами Мазур. – Расходыневелики, зато придает образу достоверность. И потом, от нее польза во всехсмыслах...

Он залихватски подмигнул, но Егор лишь вежливо улыбнулся –мужичок, кажется, вульгарностей избегал.

– Можно спросить? – сказал Мазур. – А это вот увас в ухе, для чего? На декорацию вроде не похоже, поскольку я совершенно непредставляю, в который именно имидж она вписывалась бы...

– Уж никак не в голубой, – сухо ответил Егор. – Яиз казаков. У нас испокон веку такие носили. Между прочим, настоящая,дедовская.

– Ага, ясно... – сказал Мазур. – Итак, друг другамы успешно опознали... Поговорим о делах наших скорбных?