— Баржи видела?

Выстроились вдоль высокого берега, к каждой ведет лесенка. Наверху, рядом с лестницей, — почтовые ящики. Как жить в доме, который все время качает?

— Марина, я еще долго простояла бы в душе, если бы не эсэмэска. Почему не позвонила?

— Потому что ты никогда не звонила.

— Я придумывала себе тебя. И ты ведь тоже?

Марина кивнула. Айко мяла полотенце, улыбалась.

— Я тебя такой и представляла. — Подошла. — Только вот глаза… Золотые капельки на радужке… Их не придумаешь.

— Это с детства, — Марина отвела взгляд. — А ты совсем как на фотографии.

Айко хмыкнула:

— Тяжело быть публичным человеком. Как тебе здесь?

Все современное, никаких французскостей — каминов с зеркалами до потолка и буфетов из дуба. Широкий низкий стол мутного стекла, пуфики. Бар у стены. Высокая ваза в углу с восточной росписью: птицы на ветках, усыпанных белыми цветами.

— Твоя мама одна живет?

— Да. У ее друга сто квадратов возле Лувра, он сюда ехать не хочет.

— И правда, не желают французы жить вдвоем под одной крышей…

Айко смотрела на Марину прямо, спокойно так разглядывала.

— Жалеешь о Ноэле?

Марина отвернулась к реке:

— У меня было чувство, что я избавилась от обиды на него. Но оказалось, она все еще здесь. Хотя обижаться не на что.

Айко помолчала, кивнула на реку:

— Видишь вон ту ветку? Как она упрямо за берег цепляется. Отдалась бы течению, ушла б в путешествие — может, прибило бы куда, она бы корни пустила. Выросла бы в дерево. — Айко отошла от окна. — За старое цепляться проще. И ждать, что придет новое счастье и выманит тебя из прошлого. Но новое не придет, пока не отпустишь то, что было. Два счастья вместе не уживаются.

— Да нет, тут только обида…

— Обида — это тень прошлого. Значит, оно до сих пор с тобой. Ты голодная? Я заказала суши, скоро привезут.

— Я напрочь забыла об этих рисунках.

Айко листает Маринин альбом.

— Ты не забыла. Это я когда-то рисовала в твоем стиле.

Айко резко поворачивается. Она молчит и смотрит на Марину в упор. И Марина ловит себя на мысли, что этот взгляд не смущает.

— Золотые капельки… я нарисую героиню с глазами как у тебя.

Айко снова утыкается в альбом. Марине хочется приподнять блестящую прядь волос, коснуться высокой шеи. Будто перед ней не Айко, а Анька. Как когда-то.

Звонок в дверь. Привезли суши.

Сидели на ковре за низким столиком мутного стекла, уставленным тарелочками и плошками. Айко, сдерживая улыбку, наблюдала за Мариной, мучившейся с палочками.

— Не любишь имбирь?

Перед новой порцией суши следует сжевать кусочек имбиря, чтобы подготовить нёбо к другому вкусу.

— Да ешь руками… — палочки у Айко в пальцах как живые. — Я привезла чай «матча» — знаешь?

Марина обмакивает в соус полоску лосося.

— Нет. Зеленый?

— Зеленый, но особенный. Его не заваривают, а смалывают, взбивают венчиком из бамбука и пьют с листьями. Кстати, в Токио уже полседьмого утра.

И в скайпе Айко иной раз обрывала разговор на полуслове.

— Я тогда пойду.

Уходить не хотелось.

— Да я не гоню тебя. Надо проект обсудить.

— Может, ты выспишься, и…

— Мангаки не высыпаются. Пошли.

Айко встала быстрым легким движением.

Она была ни на кого не похожа, Айко. От японки отличалась разрезом глаз — не узким, а миндалевидным — и еще чем-то неуловимым. «Нет, не наша», — сказал бы любой японец. «Не наша», — повторил бы европеец. Но даже не внешность ее била в глаза.

Первое впечатление: сидишь на ступеньках дома, заткнув уши ipod’ом, и чувствуешь, как плеча касается рука. Поворот головы — ш-шах! — будто теплой волной окатило. И не в том дело, что она красивая, Айко, — хотя и это — просто есть в ней что-то дурманящее. Черные с отливом волосы, длинные, тяжелые, как в рекламе шампуня, — она подколола их перед едой, открыв легкий пушок на шее. Челка, падающая на глаза ровной линией, которую она откидывает коротким движением. Упрямые подростковые губы — и привычка теребить уголок рта кончиком языка. Худенькие руки. Манера стремительно поправлять сползающий с плеча бежевый шелковый халат; шлепанье по полу босиком; танец палочек в тонких пальцах. Но главное — нечто, у чего нет названия, хмелящее. Будто бы это запах.

Да, будто бы она была запахом, Айко, — ни увидеть, ни притронуться, только почувствовать и потерять. И искать снова.

Эта неуловимость что-то напомнила Марине. Что-то далекое… А, да — «край плаща». Отель «Акация», ночь, Ноэль ушел, оставил по себе настроение. Так вот с Айко нечто похожее. Только этот «край плаща», он здесь и сейчас, хоть Айко и не уходила никуда. Но — странно — это не беспокоит. Знаешь: Айко нельзя, немыслимо обладать. Как нельзя обладать запахом, выскользнувшим из флакончика с духами. Его можно только вдохнуть, удержать в легких; он проникнет в каждую клетку, и ты уже не забудешь его, не потеряешь. От этого — радость. Тебе легко дышится, тебе хорошо. Здесь и сейчас.

Как-то говорили в скайпе об отце, и Айко сказала: «Человек идет по жизни и несет в каждой руке по корзине. В одной сложены воспоминания. Во второй — надежды. Он заглядывает то в одну, то в другую. И проходя мимо цветущей сакуры, не чувствует ее запаха: слишком занят прошлым и будущим». После паузы спросила: «Марина, тебе вообще-то знаком запах сакуры?» — «Нет…» — «Вот видишь, прошла мимо со своими корзинами…^_^» Даже не верится, что Айко здесь.

— Помнишь, ты обещала рассказать про Синее Дерево? Чтобы я сумела отпустить отца…

В спальне первым делом натыкаешься на распахнутый чемодан, в котором Айко основательно покопалась. За окном темно, только вода Сены слегка светится, по крохам собирая свет фонарей. В комнате пустовато: шкаф с раздвижными дверцами мутного стекла и двуспальная кровать с шелковым покрывалом, усыпанным разнокалиберными подушками того же рисунка — ирисы на белом. У изголовья небесного цвета полутораметровая стеклянная лампа — как ваза. И над кроватью, по центру, — японская гравюра синей тушью. Классический сюжет: гора, обрыв, навесной мостик, одинокая ива, уронившая ветви. Человек на мостике. Дымка.

Айко достала пачку листов.

— Посмотри. Остальное — в компьютере.

Наброски к аниме — фильму, который Айко задумала на свой страх и риск. После того как мир пришел к экологической катастрофе, две героини попадают в прошлое и пытаются повернуть ход истории.