— Извините, что мы вас вчера разбудили.

Помягчевшее лицо мсье Дель Анна снова превратилось в маску.

— То, что вы разрушаете свое здоровье ночными посиделками, это ваше дело. Но мой сын работает в отличие от вас. И устраивать скандалы заполночь может только безответственная… — мсье Дель Анна замолчал, глядя сквозь Марину.

— Я…

— Если с Ноэлем что-то случится от недосыпа за рулем, я достану ружье и пристрелю вас.

Его можно понять. Дочь он уже потерял.

— С ним ничего не случится. Я ухожу.

Слезы лились, она ждала их весь день.

В одиннадцать Ноэль еще не вернулся.

Поднялась в гостиную. Свет был выключен. Заглянула в кухню:

— А мсье Дель Анна уже лег?

Едва спросила, как дверь ванной комнаты распахнулась, и мсье в синем байковом халате шагнул навстречу.

— Я хотела поблагодарить вас за все. Спасибо…

— Пожалуйста, — мсье Дель Анна помедлил и изобразил подобие улыбки.

Когда он исчез в спальне, из кухни раздался театральный шепот:

— Марина! Иди сюда!

И началось: «Куда ты пойдешь на ночь глядя?», «Он просто кипятится, это не со зла», «А Ноэль знает?»

— Знает, — почему-то ответила.

Мадам Дель Анна подошла, взяла за руку. У нее была сухая маленькая ладонь.

— Обещай, что будешь мне звонить. Мы же с тобой подружки?

Толстощекий индиец выдал ключ.

— Последний этаж, направо.

Ирония судьбы — она угодила в ту самую комнату, где поселилась, приехав в Париж. В «табакерку».

Винтовая лестница все такая же скрипучая, дверь по-прежнему перекошена. Открыла ее, включила свет: те же фиолетовые стены, полное дежавю. За окном в темноте угадывались серые крыши, прошитые на стыках, алюминиевые дождевые желобки, кирпичного цвета столбики каминных труб — стайки замерших на задних лапах сусликов: «Кто там? Кто там?» Где-то лежит рисунок с видом из окна.

Села на кровать. Час назад хотелось именно этого — остаться одной. Но одиночество оказалось слишком объемным. На мобильном светились цифры: «00:00». Так нельзя. Надо позвонить Ноэлю. Марина отдернула покрывало, легла на подушку. Наволочка пахла старым чистым бельем. Прошло еще двадцать минут бесконечной тишины. Зазвонил телефон.

Солнце. Солнце! Забралось в «табакерку», сунуло нос в каждый угол, развалилось на кровати. Стены при дневном свете не фиолетовые, а нежно-сиреневые. И крыши за окном. И не слышно пылесоса, скребущего по кафелю. Свобода!

Разве так она представляла это расставание? Разве расставание бывает радостным? Почему ей хочется улыбаться — ведь всё полетело под откос? Марина откинула одеяло, встала, потянулась — на цыпочки подняло.

Значит, так: бумаги действуют еще месяц. Пока неясно, что делать, но можно начать со звонка Корто. И сколько денег ему предложить?

Да, Ноэль вчера позвонил. Двухминутный разговор ни о чем, легкое стеснение. Без прощаний обошлись.

Надо попробовать с мадам Бюиссон договориться — проживание в «Акации» за работу.

Самое лучшее случается неожиданно.

Вышла из душа, обернулась в большое махровое полотенце. И никакого тебе марш-броска с губкой! Сво-бо-да!

Крыша напротив окна лоснилась от солнечного света.

Мадам Бюиссон слушала, качала головой из стороны в сторону — казалось, что голова будет качаться, даже когда Марина замолчит. Но голова остановилась.

— Бедняжка моя. Да я столько работы тебе не найду, чтобы комнату заблокировать на месяц. Но ты не грусти. Если не зазорно, селись в подсобке. Правда, матраса для тебя нет… Постой… в «Икее» я видела недорогие: сосиска вакуумная, откроешь — шшух! — Мадам изобразила руками взрыв. — Сегодня Бен дежурит, на мотоцикле быстро обернетесь.

— Спасибо, мадам Бюиссон… А вы на мое место взяли кого-то?

Во-первых, да, а во-вторых, «у тебя права на работу нет, проверят — лопатой не отмахаешься!».

— Тогда я вам просто так помогать буду.

Бросила сумку в подсобке — на этой веревке она сушила бумаги Львенка тысячу лет назад… Вышла на солнце, набрала номер Дениса.

— Заходи.

Домофон пискнул, замок открылся. По этой лестнице Марина не поднималась тоже тысячу лет… Дверь в квартиру была приоткрыта.

— Я в комнате!

Катя сидела на диване нога на ногу, в облегающем коротком платье и туфлях на высоченных каблуках. Захлопнула ноутбук:

— Ты меня на пороге поймала. Этого олуха нет.

— Да я, собственно, к тебе.

Катя встала:

— Олух просил меня повоспитывать? Ладно, пошли чай пить.

Кухня, где столько с Воробушком переговорено было. Катя сыпанула заварку в чайник:

— Покупает самую дешевую, достало! От нее зубы желтеют! — Нашарила на полке пачку галет «Сен-Мишель». — Что, к Кариму меня ревнует?

Марина не успела ответить.

— Карим — настоящий мужик. Люблю арабов. Не то что эти дохлые французишки, — Катя закатила глаза и вывалила язык, изображая «французишку». — В нем такая энергия сексуальная… Мечтает, чтобы я к нему переехала. Его бабу услали в Бордо, так он и рад. Ну, только по детям скучает. У него отличная зарплата, дом с садом, море рядом. Я привыкла жить у воды, я здесь задыхаюсь. У меня дача на Волге, а тут сплошные машины в морду газуют. И он не хочет, чтобы я работала. Мне «сежурку» на десять лет дали. Скоро свалю.

Разрешилась Воробушкова проблема с квартирой.

— Разведешься?

— Зачем? Это опасно, могут «десятилетку» отобрать. Если олух рыпнется — я на него в суд подам, на такие алименты нарвется, что мама не горюй. — Катя налила в заварочный чайник кипятку. — Ты-то разводишься?

— Не знаю.

И Марина рассказала, что звонила Денису, трубку не взял, труба с документами, собиралась денег ему предложить, вот только сколько?

Катя слушала, даже рот приоткрыла.

— Марин, ты что, дура — мужику деньги давать? Это они нам должны, а не мы им. Ладно, не дрейфь, будут тебе документы.

Марина улыбнулась:

— Ты что, их нарисуешь?

— Ага, нарисую, — буркнула Катя. — Смотри, как надо с мужиками разговаривать.

Ушла в комнату и вернулась с телефоном, в котором уже раздавались длинные гудки.