— Государыня благополучно разрешилась от бремени, — возвестил он. — И притом сыном!

Все, кто доныне молился, исторгли восторженный вопль такой мощи, что загремела черепица. Из глаз властителя Киёмори хлынули слезы, и многие дивились, глядя, как они с Го-Сиракавой улыбаются друг другу и отплясывают, точно давние друзья.

Сигэмори, одевшись в церемониальное платье, выпустил стрелы из чернобыльника на все стороны света, в небо и землю, для расточения злых духов. Потом Го-Сиракава и Киёмори последовали за ним в покой государыни — посмотреть, как он положит девяносто девять золотых монет на изголовье маленького принца. Сигэмори пропел малышу: «Небо да будет тебе отцом, Земля — матерью, а в сердце да снизойдет великая богиня Аматэрасу!»

Много в тот день было спето и выпито, съедено и выплясано по случаю рождения наследника. Для совершения ритуалов очищения явились семеро жрецов инь-ян; правда, одному пришлось нелегко в толпе — ему наступили на ногу, отчего он потерял сандалию, а с головы сбили парадную шапку. Вдобавок глиняную миску для риса, которую при рождении принца было принято пускать по северному скату крыши, по ошибке уронили с юга. Однако же эти крошечные предвестья беды канули в море всеобщего ликования.

Когда государь-инок наконец собрался отбыть, князь Киёмори его задержал.

— Сколько бы разногласий меж нами ни было, — сказал он, — я не в силах излить всю свою благодарность за чудодейственное спасение дочери и внука.

— Не забывайте: мы сделали это вместе, — ответил Го-Сиракава. — Вот бы и впредь нам сплачивать усилия во имя мира, по примеру сегодняшнего дня.

Взгляд Киёмори на миг омрачился, точно солнце под набежавшей тучей.

— Непременно, непременно, — ответил он. — И тем не менее я отослал в ваше поместье тысячу рё золотого песка — скромный дар признательности.

Все кругом ахнули: дар был несообразно велик, и вдобавок во много крат ценнее табуна лошадей, преподнесенного императрице Го-Сиракавой по случаю рождения наследника. Затмевать государя-инока подобным образом было самое малое неразумно. Го-Сиракава предпочел обойти ссору стороной.

— Это… превыше всех щедрот, Киёмори-сан.

— Тщу себя упованием, — произнес Тайра с поклоном, — что вам будет приятней вспоминать о сем дне в иные времена.

«Или спускать тебе с рук будущее самодурство, — сказал себе Го-Сиракава. — Истинно: сколько бы обетов ты ни принес, Киёмори-сан, в душе ты все так же остался старым хитрым воякой».

Весть о рождении принца разнеслась по столице. Позабыв о горестях прошлых лет, народ высыпал на улицы — петь и танцевать, беспечно и счастливо.

У Мунэмори светлая новость не вызвала особенного волнения. По крайней мере он был рад слышать, что сестра в добром здравии — и телом, и духом. «Однако каково ей придется, — вопрошал он себя, — когда в ребенке начнет проявляться демоническое?»

Не в силах уснуть, Мунэмори опять затворился с единственной жаровней для обогрева и чайником зеленого чая для поддержания сил. Он начал задумываться над тем, чтобы покончить с собой.

«Какой во мне сейчас толк? Да, мне было обещано главенство над Тайра, но на что мне оно, если придется служить князю демонов, придется увидеть упадок Хэйан-Кё, упадок собственного рода? Такое зрелище не по мне. Да и Син-ину я, верно, уже не нужен. Как же мне уничтожить себя? У меня недостанет мужества распороть себе живот, как это вошло в обычай у нынешних знатных воинов. Я вовсе не воин, как бы отец ни. мечтал об этом. Мог бы приставить нож к горлу и пустить себе кровь в женской манере, но это сочтут недостойным. Яды ненадежны. Даже уморить себя голодом мне едва ли под…»

Тут в комнате сильно повеяло гарью, и Мунэмори прервал самобичевание. Он поднял голову и увидел парящую перед собой тень Син-ина.

— Что ж, примите мои поздравления, — горько усмехнулся он. — Каково будет первое поручение императора? Укусить мою сестру за грудь?

Син-ин грозно воззрился на него из-под насупленных бровей:

— Попридержи язык! Я потерпел поражение.

— Поражение? — Мунэмори ощутил нежданный прилив счастья. — Возможно ли?

— Императрица отказалась взять с собой Кусанаги. Да еще мой братец-докука… ну да ничего. Они еще познают мое мщение. Все до единого. Мы же пока обдумаем следующий шаг.

«Мы»? У Мунэмори упало сердце.

Нии-но-Ама, в прежнюю бытность Токико, супруга князя Киёмори, лежала на боку, лаская взглядом маленького принца, спящего в материнских объятиях. Она вспоминала, как баюкала своих собственных детей с блаженной улыбкой на лице — точно такой, какой улыбалась сейчас Кэнрэймон-ин, забыв о пережитой муке. Вот оно — + еще одно чудо бренного мира, это таинство рождения. С одной стороны, страх и боль, с другой — любовь и радость.

Однако мысль об этом лишь бередила душу. Как ни старайся, конца не миновать. Сейчас беду удалось предотвратить, но в другой раз на боговдохновленного государя-инока рассчитывать не придется.

«Если бы только Кэнрэймон-ин позволила привезти Кусанаги, — печалилась Нии-но-Ама. — Мы с Сигэмори сумели бы скрыться с мечом, подменили бы его двойником, который, по словам Сигэмори, пребывает в Исэ. Вернули бы меч отцу, Владыке морей, и для людей, возможно, еще было бы не все потеряно. Я пошла бы на это не задумываясь, даже если б эта кража стоила всей жизни. Впрочем, теперь ясно, что царство демонов само посягает на императорский трон. Сумей они овладеть Тремя сокровищами, особенно Кусанаги…» Нии-но-Ама вздрогнула, напугав Кэнрэймон-ин.

— Матушка? Тебе нехорошо?

— Ничего страшного, дочь моя, просто сквозняком потянуло.

В этот миг новорожденный принц пробудился и тоненько, жалобно запищал.

«Поплачь, поплачь, внучек, — сказала себе Нии-но-Ама, — ибо тебе предстоит править в самую горькую пору, какую только знавала наша земля».

Он долго брел по незнакомому берегу. Рядом темнел зеленый океан, а песок проседал под ногами, точно губка. У кромки прибрежного луга щипали траву олени. Один, совсем белый, на миг поднял голову и посмотрел на него. Сигэмори все шел и шел, сознавая собственную чужеродность в этом мире.

Вскоре он обогнул острый скалистый выступ и узрел огромные тории, вырастающие из воды. Таких высоких ворот Сигэмори в жизни не видел: столбы и перекладины превосходили толщиной самые мощные деревья. «Какому же богу или святилищу они принадлежат?» — недоумевал он.

«Эти тории посвящены ками Касуги», — пророкотал океан.

Сигэмори опять стало чудно, поскольку бог святилища Касуги почитался в числе великих и древних ками. Изначально его называли Ама-но Коянэ — бог-жрец, чьи молитвы помогли выманить Аматэрасу из грота[64]. «Что же такой могучий ками хочет мне сказать?» — гадал Сигэмори.