Утреннюю проверку распорядителей Мунэмори устроил в зале, смежном с покоем Веерного окна, где в это время содержались священные сокровища. Под конец смотра он открыл сундук и сказал:

— Князь Сигэмори прислал это в дар вашим слугам, уповая, что их молитвы помогут ему в путешествии. Но что это? О, да они зимние! Должно быть, сундуки перепутали. Прошу прощения, господа. Я немедленно прослежу, чтобы все исправили.

Распорядители вежливо откланялись, заверяя, что не держат обиды, что щедрый князь Сигэмори попросту ошибся и они непременно помянут его в молитвах.

Мунэмори поблагодарил их и распустил. Оставшись один, он сдвинул перегородку, ведущую в покой Веерного окна, и перенес сундук туда.

Внутри ему встретились две юные служанки — полулежа на полу, они слагали стихи. На стене позади них висел Кусанаги и нить изогнутой яшмы. Зерцало, очевидно, покоилось в императорском святилище. Еще один знак наступления упадка, как сказал призрак Син-ина: императорские регалии стерегут не воины, а две неразумные девчонки. «Что ж, тем лучше для меня», — подумал Мунэмори.

Длинные иссиня-черные волосы девушек струились по плечам, словно плавные штрихи туши, и Мунэмори вдруг осознал, как долго был лишен прелести женского общества.

Одна из них подняла глаза и, лукаво улыбнувшись, спрятала личико за широким рукавом.

— Глядите, великий Тайра забрел меж цветущих вишен… Вы заблудились, владыка?

Мунэмори пришел в себя.

— Вы разве не слышали — вас зовут распорядители! Они хотят объявить что-то важное всей дворцовой челяди. Вам лучше поторопиться.

Девушки ахнули и сели, в стеснении разглаживая кимоно: по правилам этикета, они должны были вставать незаметно, таиться от чужих глаз, и, что всего важнее, не оставлять сокровища без присмотра.

— Я покараулю здесь, дамы, — сказал Мунэмори, — пока вы не пришлете кого-нибудь на свое место.

Девушки низко ему поклонились:

— Благодарствуем, любезнейший и добрейший…

— Ступайте, ступайте, а не то вас выбранят за нерасторопность.

Служанки подхватили долгополые кимоно и поспешили из комнаты.

Когда сёдзи за ними затворилась, Мунэмори вытащил меч-двойник из сундука и прошел к стене. Там он извлек настоящий Кусанаги из ножен, чувствуя, как тот задрожал с легким гулом. Держа за рукоять, он вложил в ножны подделку, а Кусанаги упрятал в сундук, закидав сверху кимоно. Наконец Мунэмори захлопнул крышку и уселся на сундук сверху.

Не прошло и пяти минут, как служанки вернулись. Из-за двери слышалась их перепалка:

— Будешь знать, как в другой раз грубить!

— Да? А кто обозвал главного распорядителя… ой, прошу прощения, господин Тайра. Оказалось, вышла ошибка. Нас вовсе не звали.

— Неужели? — произнес Мунэмори, нахмурившись как можно суровее.

— Видимо, так. Те, кто нам встретился, ничего такого не слышали.

Мунэмори вздохнул, шурша бумагой в руке:

— Понятно, почему Сигэмори не выносит своих распорядителей. Капризны, как весенний ветер. Кстати, очаровательное сочинение. — Он помахал листком. — Здесь, если не ошибаюсь, намек на регента — вот, про «старый корень, иссохший и согбенный»?

Одна из девушек испуганно закрыла рот ладонью:

— Вы читали наши стихи?

— Я большой любитель поэзии. А вы довольно тонко подмечаете… изъяны тех, кто вас окружает. Да, и поправьте меня, если это не любовная песнь к… самому императору!

— Господин, умоляю! — вскричали девушки, бросаясь к двери, чтобы ее захлопнуть. — Прошу, не рассказывайте никому о том, что прочли! Это лишь глупости, черновые заметки! Мы и думать не смели, чтобы показывать их кому-то. Не говорите никому, пожалуйста!

Мунэмори изобразил самую теплую улыбку:

— Думаю, для этого не будет причин. — Он отложил листки и поднялся. — Теперь я удалюсь, пока вам из-за меня не досталось. Однако если кому-то из вас понадобятся наставления… в искусстве стихосложения, буду счастлив помочь. Я, знаете ли, овдовел, и некому больше скрасить мои одинокие ночи. Помочь юному дарованию развить талант… это может быть к обоюдной пользе, не так ли?

Девушки зарделись и принужденно захихикали в рукава. Мунэмори поднял сундук и, удостоив их легким поклоном, вышел из комнаты, зная, что отныне они если и вспомнят о мече, то в наипоследнюю очередь.

В полдень Мунэмори сослался на желудочное недомогание и, приняв травяного настоя, присланного Лекарской палатой, а также извинившись перед Ведомством охраны, покинул дворец. Однако домой возвращаться не стал.

Его повозка долго петляла проулками и наконец оказалась там, где он некогда навещал даму из хижины Высокого тростника. Еще вчера здесь жила ее престарелая мать, но Мунэмори послал к ней слугу с дарами — рисом и золотом, в знак, как он выразился, «извинений за тяготы, которые, возможно, причинил их семейству». Дом, который давно обветшал и покосился, он выкупил, и к его приезду там было пусто. Тростник в саду разросся так буйно, что скрыл посетителя из виду, едва он вошел в ворота.

Мунэмори прошел в гостиную с сундуком в руках, и вокруг его сандалий закружились крошечные пыльные вихри. Воздух внутри был спертым и тяжелым от влаги, как водится в начале лета. В лучах солнца, пробивавшихся сквозь треснувшую ставню и порванную бумагу, порхали золотые пылинки.

Мунэмори поставил ларь посреди комнаты и опустился перед ним на пол. Несмотря на страх перед Син-ином и его жуткими поручениями, сейчас он чувствовал себя вознагражденным за все, что ему пришлось вынести. Никогда еще не обладал он такой властью. «Благодарю, Амида, за то, что дал мне дожить до сего дня», — твердил в уме Мунэмори, поднимая крышку.

Пошарив среди кимоно, он нащупал рукоять Кусанаги, вынул древний клинок из сундука и почтительно перенес на веранду. Выбрав себе опору среди раскрошившихся, прогнивших досок, Мунэмори поднял меч высоко над головой, устремив острием в зенит.

— Кровью моих царственных предков, — вывел он, — я повелеваю тобой, Кусанаги. Именем отца моего отца, императора древности, я повелеваю тобой. Именем отца матери, который тебя выковал, я повелеваю: призови мне ветры! Призови самый страшный вихрь, какой знавала эта земля!

Мунэмори в испуге ахнул: по рукояти, меж его рук, а затем и по острию зазмеилась молния. Сияющей стрелой она ударила в небеса, где тотчас начали сгущаться тучи. Они мчались отовсюду, сбиваясь, как морская пена, подергиваясь рябью, словно шелковое полотно. Небо наливалось свинцом, а потом вдруг стало тошнотворным, изжелта-зеленым. Дневной свет померк до сумерек.

И явились ветры: вздымая полы одежд, хлопая рукавами Мунэмори, точно крыльями вспугнутых птиц. Тростник зашумел, заскрипел стеблями, раскачиваясь во все стороны. Зловеще загромыхала черепица.

Потом Мунэмори услышал рев: грохот тысяч и тысяч всадников, мчащихся по равнине Канто, неумолчный гром, как если бы сами боги превратились в барабанщиков тайко или монахов-заклинателей, чью скороговорку не в силах различить ни одно ухо. А ветер все усиливался: рвал с головы чиновничью шапку, захлестывал полы одежд, и вот уж в его завываниях Мунэмори померещились вопли и стоны мстительных призраков, оседлавших грозу. На миг ему даже почудился голос покойницы жены, выкликавшей его имя.