– Просто так вот? – спросил я.

– Я все равно никогда его не любил.

– Грэнтэм считает, что признание Долфа – полная херня.

– Так оно и есть.

– Он думает, что Долф кого-то покрывает. Может, тебя.

Отец повернулся ко мне лицом. Медленно заговорил:

– Грэнтэм – коп. Выдумывает параноидные, дурацкие теории – вот что он делает.

Поднявшись с кресла, я прислонился к перилам. Мне хотелось видеть его лицо:

– А у него была причина?

– Причина для чего?

– Покрывать тебя.

– Что это, черт побери, за вопросы такие?

Мой отец был человек простой, соль земли, частенько действовал напролом, не особо заботясь о каких-то правилах, но при этом был и самым честным человеком, какого я когда-либо знал.

– Так была у тебя причина желать смерти Дэнни Фэйту?

Момент затянулся.

– Это абсурдный вопрос, сынок.

Он был зол и обижен – я знал, каково это, – так что я не стал заостряться на этом вопросе. Я уже это сам говорил. Мой отец – не убийца. Я должен верить в это. Если нет, то я ничем не лучше его. Я сел в кресло, откинулся, но напряжение нарастало. Вопрос по-прежнему висел между нами. Мой отец с отвращением крякнул и скрылся в доме на пять долгих минут. А когда наконец вышел обратно, то держал руках еще две банки пива. Одну передал мне. Заговорил так, будто никакого вопроса и не было.

– Завтра хоронят Дэнни, – произнес он.

– Кто всем занимается? – спросил я.

– Какая-то тетя из Шарлотта. Служба в полдень. Прямо на кладбище.

– Ты знал, что он был влюблен в Грейс? – спросил я.

– По-моему, мне пора.

– Так знал? – повторил я громче.

Отец встал и подошел к перилам. Показал мне спину.

– Она слишком хороша для него. Она всегда была слишком хороша для него. – Он повернулся, поднял бровь: – Ты ведь ею не интересуешься, так?

– Не в этом смысле, – сказал я.

Он кивнул.

– У нее практически ничего в этом мире не осталось. Потеря Долфа убьет ее.

– Она сильная.

– Она разваливается на части.

Отец был прав, но никто из нас не знал, что с этим поделать, так что мы просто смотрели, как вытягиваются тени, и ждали, когда опускающееся солнце, ударившись о верхушки деревьев, бомбой сдетонирует за ними. Мне пришло в голову, что и на мой второй вопрос он тоже не ответил.

Когда зазвонил телефон, я сразу снял трубку.

– Он здесь, – сказал я и передал трубку отцу. – Мириам.

Он взял ее и послушал. Его рот затвердел, превратившись в тонкую бескомпромиссную линию.

– Спасибо, – произнес отец. – Нет. Ничего ты не можешь для меня сделать. – Послушал еще. – Господи, Мириам! Да, просто вот так. Ничего ты не можешь для меня сделать. Никто не сможет. Да. Хорошо. Пока.

Он отдал мне трубку и, прикончив пиво, сообщил:

– Звонил Паркс.

Я выждал.

– Долфу сегодня официально предъявили обвинение.

Ужин проходил тягостно. Я тщетно искал слова, которые могли хоть что-то значить, а Грейс пыталась делать вид, будто решение суда не отрезало ее от всего остального мира. Ели мы в молчании, поскольку просто не могли обсуждать следующий этап – слушание по правилу двадцать четыре. Будут приведены аргументы, и будет вынесено решение. Жизнь или смерть. В буквальном смысле. Ночь давила на нас всем своим весом, и мы даже не могли как следует напиться – достаточно, чтобы забыть. Я сказал ей, что нельзя терять надежды, и почти целый час она пробродила где-то в окрестностях. Когда мы отправились спать, чернота повисла над домом, а надежда, как я понял, полностью оставила нас.

Я лег в гостевой комнате и приложил руку к стене. Грейс не спала. Я подумал, что Долф тоже наверняка не спит. Как и отец. И Робин. Интересно, подумал я, спит ли вообще хоть кто-нибудь. Да как тут заснешь? Сон все-таки со временем пришел, но сон беспокойный. Я просыпался в два часа ночи, а потом в четыре. Не помню, чтобы мне что-нибудь снилось, но просыпался я всякий раз к спутанным мыслям и возрастающему чувству чего-то страшного. В пять утра встал с гудящей головой, понимая, что сна больше ни в одном глазу. Оделся и выскользнул наружу. Было темно, но я хорошо знал все окрестные поля и тропинки. Ходил, пока не показалось солнце. Я искал ответы и, не находя их, попрошайкой выпрашивал надежду. Если в самом ближайшем времени не случится какого-то прорыва, я буду вынужден пойти другим путем. Мне придется найти какой-то способ убедить Долфа отказаться от данных в ходе следствия показаний и признания. Нужно будет встретиться с адвокатами. Начать выстраивать какого-то рода защиту.

Хотя очень не хотелось проходить через что-то подобное еще раз.

Пересекая последнее поле, я планировал свою атаку на предстоящий день. Братья Кэнди никуда не девались, и кому-то нужно пообщаться с ними. Еще раз попытаюсь увидеться с Долфом. Может, меня к нему все-таки пустят. У меня не было фамилий тех букмекеров из Шарлотт, но имелись адрес и описание. Я мог опознать тех двоих, кто избил Дэнни четыре месяца назад. Может, Робин сумеет пообщаться с кем-нибудь из управления полиции Шарлотта. Мне нужно поговорить с Джейми. Последить за состоянием Грейс.

А в полдень – похороны.

Дом был пуст, когда я вернулся. Никакой записки. Когда я уже двинулся к выходу, зазвонил телефон. Это была Маргарет Йейтс, мать Сары.

– Я звонила домой вашему отцу, – объяснила она. – Какая-то молодая женщина сказала мне, что я могу найти вас по этому номеру. Надеюсь, вы не против.

Я представил себе пожилую даму в ее величественном особняке – иссохшую кожу и маленькие руки, полные ненависти слова, которые она выталкивала из себя с такой убежденностью.

– Нет, не против, – отозвался я. – Чем могу?

Говорила миссис Йейтс ровно и гладко, но полностью скрыть от меня свою явную нерешительность ей так и не удалось.

– Вы нашли мою дочь? – спросила она.

– Нашел.

– Я тут подумала, не могу ли я воспользоваться вашей любезностью и попросить, чтобы вы заглянули ко мне сегодня. Я понимаю, просьба не совсем обычная…

– А можно поинтересоваться, с какой целью?

Из трубки доносилось ее тяжелое дыхание. На заднем плане что-то звякнуло.

– Я этой ночью совсем не спала. Не могла нормально заснуть с того самого дня, как вы побывали в моем доме.

– Не совсем вас понимаю.

– Я пыталась перестать думать о ней, но потом увидела ваше фото в газете и спросила себя, увиделись ли вы с ней. – Старушка примолкла. – Спросила себя, что может быть хорошего в жизни моей единственной дочери…