были детьми.

Он отпрыгивает на свое место, совсем как десять лет назад.

Опускает голову и косится на меня с улыбкой, говорящей: «Сегодня вечером я тебя трахну». И сейчас я в это верю так же, как поверила девять лет назад.

Открывает рот и начинает петь песню моего отца «Колокольчики Белль».

И, впервые слушая ее и зная, что песню написал Глен, я чувствую лишь удовлетворение и умиротворенность.

Ни боли. Ни стыда. Ни гонки за финальным объяснением.

Потому что, кем бы Глен О’Коннелл ни был, он привел меня к любви всей моей жизни. В мой новый дом. В место, где я важна. Где зарабатываю тем, что снимаю малышей, а не гоняюсь за одурманенными наркотиками гламурными звездульками и изворотливыми домогающимися боссами. Где время от времени мотаюсь в Северную Ирландию, чтобы повидаться со своим сводным братом Тэроном, положить свежие цветы на его могилу и рассказать истории, которых у меня не было, когда я жила в Америке.

Кэт я тоже навещаю.

Я даже навещаю папу. Да, удобно, что все они похоронены на одном кладбище.

Помню, когда Мэл убежал в ванную, Кэтлин сказала, что никогда не примет моего ребенка, но мне повезло воспитывать ее дочку, а это самое ценное.

И когда Мэл смотрит мне в глаза, а люди выкрикивают, свистят и смеются, потому что до одурения ясно, о чем он думает, пока поет эту совершенно невинную рождественскую песню, Тэмсин умирает от стыда и машет пакетом со своими новыми сапожками. Она говорит слова, которые я никогда не надеялась от нее услышать:

– Мам, пап, уединитесь!

В эту минуту я не горю.

Не чувствую ледяного холода.

Только… совершенное тепло.

Пятнадцать лет спустя

Мэл

Я не буду сегодня душить своего ребенка.

Я не буду сегодня душить своего ребенка.

Не буду…

– Пап! Кики сказала, что я недостаточно высокий для баскетболиста. – Сидя сзади, Грейсон пихает локтем свою сестру Кэтлин. Я развязываю галстук-бабочку (бабочку!), отъезжая от нашего шикарного дома (да, вы не ослышались) по направлению к Дублину, на свадьбу моей дочери Тэмсин.

– Ну, твоя сестра права, – вставляет Рори и, стараясь успокоить, сжимает мое бедро.

Слушайте, мне вполне нравится парень, за которого выходит Тэмсин. Он не похож на серийного убийцу, мужа-насильника, болельщика «Манчестер-Сити». Мне просто не по себе вручать мою малышку другому мужчине.

Не в буквальном смысле, разумеется. Тэмсин печется обо мне сильнее, чем я о ней. Но, отпуская своего ребенка, переставая быть самым важным мужчиной в жизни дочери, чувствую, как происходит что-то бесповоротное.

– Это выговор! – машет руками Грейсон.

– Оговор, дурак, и ты ошибаешься, – фыркает Кики.

Имя Грейсон на ту же букву, что и имя Глен, но всем нам комфортно его произносить. Кэтлин притом названа в честь моей первой жены и сестры Рори с целью почтить ее память. Это самые несносные двенадцатилетние дети на свете. Даже мои братья, сестра и мать не в силах справиться с их дерзостью. Сказав с Рори «да» (снова), мы решили попробовать родить Тэмсин сестренку или братишку. Хорошо, что мы были подготовлены к тому, что жизнь – нелегкая штука. После двухлетних безуспешных попыток мы сделали выбор в пользу ЭКО. И, представьте себе, теперь у Тэмсин и брат, и сестра, и оба задиры.

– Ты вечно ей с рук все спускаешь. Это ужасно нечестно.

– Зато честно, что у тебя лицо некрасивое, – парирует Кики.

– Ну хотя бы не уродливое, – невозмутимо отвечает Грейсон.

– Но и остроумием ты не блещешь. – Кики скрещивает на груди руки и ехидно улыбается.

– Она выиграла. – Я пожимаю плечами, постукивая пальцами по рулю, и чувствую, как моя прекрасная жена многозначительно сильно сжимает мою ногу. – Что? Она лучше отбивает удар. Я уважаю хорошую провокацию.

Приехав на место, я отдаю парковщику ключи, чтобы тот поставил нашу машину, а Рори несется в отель, где Тэмсин собирают к церемонии. Я следую за ней, близнецы волочатся сзади, наверное споря о том, какого желтого оттенка солнце и кто первым зайдет.

В кармане вибрирует телефон, и я останавливаюсь в коридоре, жестом указав близнецам идти за матерью помочь сестре подготовиться. Затыкаю пальцем свободное ухо.

– Да?

– Мистер Доэрти?

– А кто спрашивает?

– Майкл Корр. Риелтор. Мы созванивались неделю назад. Вы оставляли заявку на дом на Генриетта-стрит.

Это самый близкий дом к нашему коттеджу. Он принадлежит Смитам. Ну, точнее, их детям, поскольку теперь миссис Смит печет пироги в раю.

– Верно.

– Просто хотел вас поздравить. Они приняли ваше предложение и с радостью продадут дом.

Я с облегчением выдыхаю. Последние несколько лет выдались у матери Рори нелегкими. Дело в том, что шесть лет назад Дебби нашла себе мужчину и рехнулась от любви к нему. Она бы ни за что на свете не переехала к нам, хотя места у нас навалом. Поэтому я купил ей дом рядом с нами, чтобы Рори могла за ней приглядывать. Что касается ее нового-прежнего мужчины, Антонио Романо? Уверен, он оценит близость к Италии.

Еще один плюс: они будут жить напротив Тэмсин и ее мужа Джеймса. Значит, еще одна пара глаз присмотрит за моей малышкой. (Да, это никогда не выйдет из моды.)

– Спасибо, – протяжно говорю я. – Вы сделали этот день еще невероятнее.

Я заканчиваю разговор и подхожу к приоткрытой двери, ведущей в гостиничный номер моей дочери. Заглядываю внутрь, чувствуя, что сердце наполняется теплом и искренней радостью.

Грейсон и Кики сидят на диване. Дочь пытается приручить невозможную шевелюру сына, которая досталась ему от меня, и впервые в жизни они не ругаются.

Над моей старшей колдуют визажист и стилист по прическам, а она сидит за туалетным столиком и держит мою жену за руку.

Мою красивую, чудесную жену.

– Только помни, что навсегда останешься моей маленькой девочкой. Даже когда тебе исполнится восемьдесят, – говорит Рори.

Тэмсин смотрит на нее и улыбается.

– Спасибо тебе, – шепчет она.

– За что? – улыбается Рори.

– За то, что подарила нам с папой семью. Подарила мне единственное, о чем я всегда мечтала. Заполнила пустоту, которую никто, кроме тебя, не смог бы заполнить.

Безумие, но у меня точно такие же мысли.

Ни разу не говорил жене, что заявил мне ее отец, когда я был еще совсем мальчишкой. Мне не хотелось путать ее мрачные воспоминания о нем с чем-то настолько чистым, как наша любовь. Но однажды, уча меня играть на гитаре, Глен повернулся и сказал:

– Знаешь что, мальчонка Мэлли? Думаю, когда-нибудь ты станешь моим зятем.

– На Кики я не женюсь, – скривился я.

В этом смысле она