Так что в определении способа, каким Иисус был распят, нам следует ориентироваться все же на те описания, что создавались на несколько десятилетий раньше, нежели тексты Иоанна, и отсутствие в них упоминаний о гвоздях, принимать, как указание на то, что Иисус был не пригвожден к своему кресту, а лишь привязан. Что, разумеется, полностью соответствует версии о том, что все события того дня целенаправленно формировались в соответствии с планом Пилата, по которому казнь была лишь инсценировкой.

Как уже было сказано, к месту казни Иисус прошел налегке, поскольку положенную ему, как осужденному, тяжесть несения «креста своего» возложили на некоего крестьянина, по имени Симон, коему не повезло возвращаться со своего поля именно тогда и именно в том месте. Впрочем, как уже отмечалось, появление его в качестве именно случайного персонажа, вызывает сомнения, поскольку в Евангелиях сохранено несоразмерно много информации о нем.

Вместе с тем, надо заметить, что образ этого крестьянина, чье имя, вместе, почему-то, с именами его сыновей, навсегда осталось в истории человечества, не является сильно любимым и популярным в христианстве. Его согбенная фигура, с кряхтением тащащая на себе по ближневосточной жаре нелегонькое бревнышко, очень плохо и совершенно неказисто вписывается в стандартный, душераздирающий образ страдающего и изнемогающего Христа, совершающего свой тяжкий «крестный путь на Голгофу».

Что видится любому, кто услышал эту фразу: «Крестный путь Христа на Голгофу…»? Истерзанный, одетый в драные, серые, перепачканные кровью лохмотья, Иисус Христос едва бредет, сгибаясь под взваленным на него огромным деревянным крестом (именно крестом, никакой там не перекладиной!). Он бредет, истекая потом и кровью, сочащейся из-под тернового венца, бредет, периодически спотыкаясь и в изнеможении падая, а на него в ярости бросаются стражники, раз за разом поднимая его криками, пинками и ударами плетей…

И тут вдруг этот злополучный крестьянин… И римляне, нагрузившие именно его, а вовсе не Иисуса, тем неказистым бревнышком, которое он и понес на Голгофу… А как же крест и, соответственно, крестный путь, из последних сил совершаемый страдающим Христом? Это что же, получается, что вовсе не сгибался он под тяжестью креста своего?!.

Что ж, если принимать всерьез то, что написано у Марка, Матфея и Луки, то действительно — не сгибался!

А уж если же взять только текст Евангелия от Луки, то любому христианскому проповеднику надо будет просто в ужасе схватиться за голову, потому что то, как изображен «крестный путь» у этого уважаемого автора — это просто низвержение всех канонов и покушение на благочестие!

Судите сами. Как мы помним, Иисус, отосланный Пилатом к Ироду Антипе, вернулся от него, одетым в роскошную, сияющую белую одежду. По нынешним временам, это как если бы Иисус вернулся от Ирода, одетым, скажем, в блестящий белый шелковый фрак или смокинг. Так вот, в тексте Луки нигде не сказано, что когда Иисус вернулся к Пилату, с него этот «фрак» сняли. Из чего следует логический вывод, что Иисус, которого, согласно версии этого Евангелия, никто и пальцем не тронул ни у Пилата, ни у Ирода, совершал свой «крестный путь», будучи утомленным лишь бессонной ночью, плюс красиво одетым в переливающийся на солнце драгоценный белый хитон!

Ни к какому «кресту» он даже и не притрагивался, а по пути занимал себя наставительной беседой с некими многочисленными женщинами, находившимися в той толпе, что сопровождала его, и «которые плакали и рыдали о нем» (Лк.23:27). Контактам Иисуса с окружающими никто не препятствовал, так что вся процессия, возглавляемая, шедшим во всем белом и сверкающем, Иисусом, спокойно добралась до места, под названием Голгофа, где и должно было совершиться распятие.

Именно такая картина «крестного пути Христа на Голгофу» предстает перед нами, если просто читать Евангелие от Луки, выбросив из головы фильтры внедренных в сознание стандартных церковных представлений!

Слезу такая картинка, конечно, не выжимает, зато в версию о «Плане Пилата» вписывается прекрасно. Как, впрочем, и все то, что происходило на этой самой Голгофе, когда процессия прибыла туда…

Тут надо сказать, что словно специально для подчеркивания контраста, вместе с Иисусом в тот день и на том же месте подвергли казни еще двух приговоренных ранее людей. Эти двое были, как сказано в Евангелиях, разбойниками, то есть — обратим внимание, — бывшими коллегами по бывшему «ремеслу» Иисуса. Так что во всем, происходившем на Голгофе, для Иисуса был еще и особый, глубокий личный символизм.

Он, бывший некогда таким же разбойником, как и эти двое, но изменивший себя и свою жизнь, пришел, чтобы просто поучаствовать в спектакле, а ведь мог бы, не произведи он в себе той внутренней Революции Любви, точно так же оказаться на этом же самом месте, но только для того, чтобы быть распятым уже по-настоящему…

Я думаю, что глядя тогда на тех двух несчастных, Иисус особенно пронзительно осознал, из какого ужаса его выдернула любовь, причем, возможно, в последний момент перед катастрофой. Он стоит сейчас на этом страшном месте, но для него это лишь сцена, на которой целая команда людей, в которую входит и сам римский прокуратор, работает над осуществлением секретного плана по его спасению, и все это потому, что год назад он сделал свой выбор в пользу Любви.

Она явилась тогда ему в глазах, словах и поступках его умиравшего отца, и произвела в нем не просто бурю, а настоящий ураган, смерч! В этом смерче в едином вихре закрутились тогда восторг и вдохновение стремительного взлета к сияющим вершинам, смешанные с ужасом и тошнотворным отвращением осознания того, в какой же выгребной яме он копошился до сих пор.

Это был смертельно опасный ураган. Он мог породить смерть, утопив в нахлынувшем омерзении от самого себя и своей жизни, и подведя к черте самоубийства. А мог и возродить, вырвав с корнем и унеся прочь всю мерзость прошлого, и оставив после себя теплое, согревающее сияние солнца, освещающего не только поучительные руины прошлого, но и новый жизненный путь. Все зависело от того, на чем в большей степени сконцентрируется Иисус: на ужасе уходящего прошлого или на красоте явившейся ему любви и перспективах открывающегося в ее свете будущего.

К счастью, Иисус сделал свой выбор в пользу любви и нового будущего, и потому его внутренний смерч завершился для него поистине чудесным возрождением. Любовь, жившая в его отце, разбудила тогда ту любовь, что жила, как оказалось, в нем самом, но была им же самим загнана в летаргический сон. Проснулась любовь — проснулся от своего кошмара