«Не мертво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрет», – прошептал в моей голове монотонный голос, и я с удвоенной энергией продолжил терзать веревки.

Эти придурки вызвали сюда Р’лайх, надеясь обуздать его дохлого хозяина!

Но даже мне было понятно, что шансов у них не больше, чем имеет улитка, решившая влезть на Эверест.

– Кхтул-лу фтагн! Пнглуи мглунафх Кхтул-лу Р’лайх угахнагл фтагн! – провозгласил Шоррот, и в правой руке его блеснула знакомая мне Печать, а в левой объявилось нечто вроде короткого ножа из того же материала. – Мы призвали сюда то, что несет себя…

По спине у меня побежали мурашки. Во-первых, оттого, что я уразумел – лысый дедуган говорит на незнакомом мне языке, а я понимаю его. А во-вторых, я осознал – это вовсе не иллюзия, и возведенный лягушкообразными уродами древний город как-то способен перемещаться по морскому дну, объявляясь то в Тихом океане, то в Индийском, а то и вовсе, как сейчас, в норвежских фьордах.

– Пат-пат-патрясающе, – пробормотал я. – А землетрясение не помешало бы в самом деле…

Но тут Шоррот отвернулся от воды, и я вынужден был замереть, сделав испуганное лицо, чтобы ни в коем случае не выдать того, что я не какаю в штаны, а собираюсь удрать. Повинуясь жесту предводителя сектантства, двое его последователей бросились к чешуйчатому уроду и принялись торопливо его отвязывать. Обладатель глаз на груди заверещал, изо рта его полились слова, надерганные из самых разных, известных и неизвестных мне языков:

– Трихлаи уранг! Нет! Он отомстит! Прхтнуг рпавкесмщзсиправнуынр! Не надо! Йог-Согот! Йог-Согот!

Несмотря на вопли и брыкания, чешуйчатого отвязали, подтащили к Шорроту и уложили на бетон лицом вниз. Глава ЦСВ удовлетворенно кивнул, присел и вонзил нож из бледно-желтого металла уроду в затылок. Хлынула желто-зеленая кровь, мутант забился в корчах.

– Йог-Согот… отец… – просипел он и затих.

Что означали эти его слова, мне было противно даже думать.

Шоррот обмакнул Печать в кровь, и кругляш с изображением физиономии Кхтул-лу на одной стороне и узорами на другой засветился. Луч темно-багрового света ушел вверх, отразился от чего-то мне невидимого и упал на гробницу. По граням ее побежали блики, на углах загорелись светло-красные звездочки, и откуда-то снизу донесся тяжелый надсадный рокот.

Кто-то большой мучился метеоризмом под землей.

«Юные падаваны» из свиты предводителя сектантства вновь заголосили, а сам он принялся читать нечто невнятное, по интонациям похожее на горьковскую «Песню о буревестнике», типа: «Под седой равниной моря тяжко дрыхнет жирный Кхтул-лу, ну и пусть себе он дрыхнет, звать его к себе не будем, щупальцов у нас хватает…»

Пользуясь тем, что на меня никто не смотрит, я продолжил свои попытки, и веревки начали потихоньку поддаваться. Еще немного, и я смогу выскользнуть из них и тогда покажу всем, кто тут герой, а кто лишь цель для его кулаков.

Рывок, еще рывок, еще один…

Гробница Кхтул-лу вспыхнула вся разом и стала напоминать огромный кристалл, внутри которого бушует неистовое пламя. Дверь, ведущая в нее, не то чтобы распахнулась, она повернулась и исчезла, будто скаталась в рулон. Открылось темное отверстие, и из него пахнуло таким смрадом, что я прослезился.

«О, мама… – подумал я. – Дохлый-то дохлый, а все эти миллионы лет под себя ходил исправно».

Открывшаяся «калитка» Шоррота вовсе не обрадовала. Когда он повернулся, стало видно, что физиономия у него кислая, как вымоченный в уксусе лимон. Я вновь замер, а «двое из ларца» ринулись отвязывать одного из туристов, и явно не для того, чтобы отпустить на свободу.

Этот не сопротивлялся, не кричал ничего и безропотно позволил себя прирезать.

Вновь засияла Печать, и рыжий огонь затянул провал входа в гробницу, но лишь на несколько секунд. Лысый «друг» повел взглядом по обелискам, и сердце мое замерло: а что если он выберет в качестве следующей жертвы меня, или Ангелику, или Антона, или Харальда?..

Но старая ненависть оказалась сильнее свежей неприязни.

– Его! – прошипел Шоррот, указав на Твардовского.

– Ты все равно не добьешься того, чего хочешь! – рявкнул тот так, что гулкое эхо в испуге заметалось меж обелисками. – Мы есть прах под стопами Древнейших! Ветер невнятно произносит Их речи, земля высказывает Их мысли, Они сгибают леса и сокрушают города, но ни лес, ни город не видят руку, их разрушающую! Кадаф в холодной пустыне знал Их, а какой человек знает Кадаф?.. Руки Их у тебя на горле, но ты их не видишь, и обиталище Их как раз там, где порог, что ты охраняешь! Человек правит теперь там, где раньше правили Они; скоро Они будут править там, где теперь правит человек! После лета наступает зима, после зимы – вновь придет лето! Они ждут, могучие и терпеливые, когда придет Их пора царствовать!

Пока Твардовский вопил, его отвязали, отволокли к предводителю сектантства и уложили на пол.

– Повторишь все это тем, к кому отправится твоя душа, – прошипел Шоррот, и рука его с ножом опустилась.

Лезвие вошло в плоть легко, точно в песок, раздался мягкий хруст. Твардовский осекся, захрипел и вытянулся. А вот кровь у него оказалась такой же красной, как у обычных людей.

И вновь огонь затанцевал вокруг гробницы, заключил ее в мерцающий кокон.

«Ладно, пора уматывать с этого шоу», – подумал я, поджал ноги и попытался выпасть из пут.

Под влиянием собственной тяжести я съехал на десяток сантиметров, дальше веревки впились в организм, и пришлось напрягаться, изображать из себя большого червяка, отягченного руками и ногами. Еще пара рывков, и пузо мое оказалось на свободе, а вот широкие плечи – в обычное время краса и гордость – застряли, и я принялся изо всех сил крутиться и вертеться.

По гроту тем временем пробежала новая волна то ли звона, то ли гула, и огонь вокруг гробницы погас.

– Кхтул-лу фтагн! – произнес кто-то голосом мощным, как пожарная сирена, и мелодичным, как трель соловья.

Темный провал, ведущий в склеп, заколебался, и из него выбралось существо, похожее на ту тварь, с которой мы имели рандеву на пляже в окрестностях Схевенингена: рост за три метра, много щупалец в самых неожиданных местах, осклизлая зеленоватая кожа с чешуей и когти на длинных лапах.

Кхтулоид, отпрыск Великого Жреца Древних, эманация его воли и плоти.

Шоррот выкрикнул что-то, и торжества в его голосе было куда меньше, чем отчаяния.

«Что, припекло задницу, морда?» – я поочередно пропихнул плечи между веревками.

Кхтулоид двинулся в сторону и уковылял в развалины. Мрак в проеме, ведущем в гробницу, заколыхался вновь, и в нем зашевелилось нечто крайне большое. На мгновение мне стало очень страшно, но затем ужас ушел, пропал, сметенный волной ярости.

Пугать меня вздумали, уроды чародейские? Ничего, я сам вас пугну!