Так, в довоенной Японии бизнес-группы дзайбацу владели банками и манипулировали ими в корыстных целях, покупая основных поставщиков сырья и коммунальных услуг, которые выжимали прибыль из промышленных производителей, замедляя тем самым индустриальный прогресс страны. Южная Корея в 1950-х гг. приватизировала банки в пользу чеболей, отчего развитие промышленности в стране почти остановилось. А партия Гоминьдан в Китае проиграла коммунистам борьбу за материковые провинции во многом именно потому, что гиперинфляция и нестабильность финансовой системы разрушили страну в конце 1940-х гг. Вот почему послевоенные правительства в каждом из государств Северо-Восточной Азии решили, что отныне деньги будут служить целям национального развития.

Политика поддержки «молодой промышленности» требовала, чтобы средства направлялись в индустриальные проекты, которые не приносили немедленную прибыль, в отличие от других потенциальных вложений в производство или потребительского кредитования. Поэтому банки находились под пристальным надзором. Приток и отток международного капитала также строго ограничивался, с тем чтобы национальный капитал оставался под контролем государства, а нерегулируемые потоки иностранных средств не нарушили планы развития. Доход, который граждане могли бы получить от банковских депозитов и других пассивных инвестиций, часто урезался, чтобы оставить в распоряжении финансовой системы больше излишков для целей развития инфраструктуры и на нужды развития. Такой подход представлял собой, в сущности, скрытое дополнительное налогообложение, с которым население этих стран готово было согласиться, потому что люди воочию наблюдали позитивные экономические сдвиги, происходящие вокруг них. Жители Южной Кореи, например, вынуждены были мириться с отрицательными процентными ставками на банковские депозиты, но не роптали, потому что видели, как экономика их страны сначала обогнала Северную Корею, затем государства Юго-Восточной Азии, а потом даже Тайвань, и это всего за три десятилетия.

Идея о том, что финансовая система должна формироваться государственной политикой экономического развития, согласовывалась с опытом Америки и Европы в XIX в. Например, в 1870-е гг. индустриализация в Германии сопровождалась созданием мощных инвестиционных банков, которые, как выразился экономист Александр Гершенкрон, «по экономическому эффекту можно было приравнять… к паровому двигателю»{395}. Однако перечень предприятий, которые эти банки имели право финансировать, строго ограничивался промышленной политикой государства, включая юридические санкции за создание картелей и за экспортные субсидии. И банки никак не проявляли самостоятельности, покуда индустриализация, спонсируемая государством, не достигла своих целей{396}. Сходным образом в Соединенных Штатах Америки промышленное развитие поддерживалось высокими ввозными пошлинами, субсидиями на строительство железных дорог и терпимым отношением федерального правительства к деятельности промышленных картелей.

Именно в этом историческом контексте на рубеже XX в. банковские магнаты, такие как Дж. Пирпонт Морган, щедро инвестировали в процесс индустриализации, создавая таким образом бизнес-империи с колоссальным экономическим влиянием. Короче говоря, сначала возникла государственная промышленная политика, а затем финансовая система.

Когда государство не направляло финансы в нужное русло, последствия могли быть различными. В XIX в. в Испании было много инвестиционных банков, однако они ничего не сделали для индустриализации страны. Во многом это произошло потому, что испанские законы, регулировавшие деятельность компаний, поддерживали инвестиции в железные дороги, но не поддерживали товаропроизводителей. В результате испанские банки профинансировали укладку тысяч километров железнодорожных линий, весь подвижной состав для которых ввозился из-за границы, но при этом не оставалось товаров, нуждающихся в перевозке. После банковского кризиса в 1870-х гг. Испания осталась существенно недоиндустриализированной{397}. Аналогично Австрия имела много инвестиционных банков, но слабо поддерживала свою «молодую промышленность»: ее банки финансировали только зрелые компании и государственные ценные бумаги, а развитие обрабатывающей промышленности отставало. Итак, на протяжении всей истории финансовые системы, в зависимости от своего политического окружения, катализировали различные исходы развития. Именно правительства успешно развивающихся государств смогли поставить финансовые структуры на службу эффективной индустриализации.

После Второй мировой войны развивающиеся страны оказались способны подкрепить свою политику развития беспрецедентно огромным объемом финансовых средств. Это сопровождалось усилением роли правительства и его бюрократических структур.

Начиная с 1960-х гг. цифровая эпоха сделала возможным появление систем управления информацией, что значительно увеличило мощь финансового сектора. В начале 1970-х гг. Бреттон-Вудская система фиксированных валютных курсов, преемница золотого стандарта, перестала функционировать, что позволило значительно увеличить потоки международного капитала, которые могли использовать – на пользу или во вред себе – бедные страны.

В конце XIX в. Германия и США стали первыми странами, повысившими долю своих сбережений и инвестиций до 20 % ВВП{398}. Однако в 1960 г. советник американского правительства Уолт Уитмен Ростоу в своей оказавшей большое влияние книге «Стадии экономического роста» предсказал, что беспрецедентно большое число развивающихся стран вскоре сможет достичь доли сбережений и инвестиций в размере свыше 15 %{399}. На деле же в каждом из девяти крупнейших государств Восточной Азии, от Японии до Таиланда, доля сбережений и инвестиций составила в послевоенный период от 30 до 50 %. Следовательно, с точки зрения финансового потенциала ничто не мешало любой восточноазиатской стране как в Северо-Восточной, так и в Юго-Восточной Азии присоединиться к богатому миру{400}. А не добились этого некоторые страны потому, что они финансировали неправильную политику.