Этот кризис в очередной раз высветил простое правило развития: государство должно сочетать свои финансовые институты со своей стратегией развития до тех пор, пока не будут достигнуты его ключевые цели в аграрной и промышленной политике. Доводы в пользу дерегулирования возрастают по мере развития экономики, однако риски от преждевременного дерегулирования куда серьезнее, чем от задержки с ним, особенно в нашем мире глобализированных финансовых потоков. Следует понимать, что в ходе экономического развития национальные компании неизбежно начнут бороться за освобождение от государственного контроля над финансами, создавая естественную внутреннюю потребность в дерегулировании. Государству нет смысла опережать эту тенденцию. Процесс дерегулирования достаточно сложен для управления, даже если правительство обладает развитым бюрократическим аппаратом.

Япония, Южная Корея, Тайвань пережили во время либерализации финансовый кризис. Но еще важнее то, что они воспротивились давлению со стороны Вашингтонского консенсуса и придержали либерализацию до тех пор, пока не достигли очень существенного прогресса в своем развитии.

Главными инструментами финансового контроля в развивающейся экономике всегда были регулирование движения капитала и банковские системы – последние в силу того, что государству с ограниченным бюрократическим аппаратом контролировать их гораздо легче, чем рынки акций или облигаций. Национальные банки вынуждены подчиняться Центральному банку, поскольку тот является источником дополнительных ассигнований и резервного фонда; это обстоятельство позволяет правительству побуждать национальные банки к долгосрочному кредитованию промышленности. Рынки акций и облигаций, напротив, подвержены мгновенным распродажам со стороны инвесторов при возникновении паники. Они также требуют усложненной инфраструктуры регулирования и высокого уровня информационной прозрачности, для того чтобы функционировать хотя бы на удовлетворительном уровне.

Но если оставить в стороне сам контроль над банками, государственными и частными, и над потоками международного капитала, то среди успешных и провалившихся государств Восточной Азии не наблюдается последовательности в проведении денежно-кредитной и фискальной политики. На одном конце спектра – обширные внешние займы и мягкая денежно-кредитная политика, ведущие к высокой инфляции и периодически повторяющимся финансовым кризисам, однако не подорвавшим процесс развития Южной Кореи. На другом конце – пример Малайзии, которой не помогли добиться экономических успехов благоразумная финансовая политика, контроль за внешним долгом и низкий уровень инфляции. По всей Восточной Азии, как и во всем развивающемся мире, главное – это направить финансы, обширные или скромные, на верно выбранные цели.

Одним из признаков того, что новаторские действия Японии в ХIX в. были сведены на нет в 1920-е гг., стал переход контроля за финансовой системой от правительства к бизнес-группам дзайбацу. Вместе с отходом от принципов земельной реформы 1870-х гг. это сузило распределение плодов экономического прогресса и открыло дверь для военного правления в 1930-х гг.

Японские политики эпохи Мэйдзи многое переняли у развитых государств в области аграрных реформ и управления «молодой промышленностью». Однако развитые страны не имели четких рецептов в сфере управления финансами. Дело в том, что тогда еще ни одна страна в мире не ставила своей задачей эффективную мобилизацию финансов для целей развития – это началось лишь в XX в. По сути, роль, которую финансирование играет в экономике, не становилась предметом экономической науки до Великой депрессии и кейнсианской революции в экономической теории.

Вот почему японскому правительству приходилось экспериментировать с очень разными моделями финансового регулирования. Самое раннее банковское законодательство эпохи Мэйдзи было скопировано с законодательства США и позволяло выпускать валюту многим частным банкам. Частично вследствие этого в 1870-х гг. в Японии началась сильная инфляция, сменившаяся болезненным периодом дефляции в 1880-х. В ответ на это государство установило монополию Центрального банка на эмиссию банкнот и компенсировало нежелание частных банков кредитовать промышленность, вкладывая в промышленность государственные сбережения и иностранные займы. На рубеже XX в. правительство создало ряд специализированных кредитных банков для развития промышленности, в том числе Yokohama Specie (1870), Nippon Kangyo (1897) и Industrial Bank of Japan (1902).

Несмотря на это, в Японии, как и в современных Соединенных Штатах, продолжало работать огромное количество мелких частных банков (около 2000 на начало XX в.). Это открывало широкие возможности для их захвата крупными бизнес-группами, которые пришли в отрасль за дешевыми и надежными источниками средств для своей деятельности. Кэптивные банки задают куда меньше вопросов, чем независимые, и при слабом регулировании могут ссужать своим владельцам суммы, намного превосходящие затраты на то, чтобы создать или купить такой банк. В Соединенных Штатах среди нерегулируемых мелких частных банков разразился в свое время хаос, приведший к финансовому кризису, известному как «паника 1907 года».

В 1927 г. Япония столкнулась с еще большим количеством банков, оказавшихся на грани банкротства. Поскольку большинство безнадежных конфликтных банков относилось к самым мелким, то правительство приняло новый закон о банковской деятельности, принуждавший банки к слиянию. Однако это привело лишь к доминированию в системе ряда огромных дзайбацу. Четыре самых крупных из них стали контролировать большинство кредитов, осуществляя почти исключительно внутригрупповое кредитование и отказываясь финансировать предпринимателей за пределами своей группы. Военная диктатура 1930-х гг. заставила банки дзайбацу служить нуждам военно-промышленного комплекса, но это вовсе не означало, что они работали на индустриальное развитие страны. Именно поэтому Япония вступила во Вторую мировую войну, все еще сильно отставая в технологическом отношении от Великобритании и США.

После капитуляции Японии в 1945 г. генерал Дуглас Макартур, верховный главнокомандующий союзных держав, изменил финансовую структуру страны самым коренным образом. Предлогом для реструктуризации послужил тот факт, что семейства дзайбацу тесно сотрудничали с военной диктатурой. Трудно сказать, подразумевалось это или нет, но вновь созданная финансовая система гораздо лучше соответствовала требованиям проводимой государством промышленной политики. Дзайбацу потеряли свои банки, а холдинговые компании, через которые семейства могли осуществлять финансовый контроль, были запрещены.

Макартур согласился на создание Министерства внешней торговли и промышленности (MITI), направляющего банковскую систему и получившего широкие полномочия в операциях с иностранной валютой. Банки были распределены между различными группами корпоративных владельцев, причем типичный инвестор имел долю, не превышающую 1 %. Это делало государственные агентства, такие как MITI, полновластными хозяевами национальной финансовой системы. Однако банкам было разрешено сохранить пакеты акций объемом до 10 % в отдельных фирмах{404}. Благодаря этому, банки налаживали тесные рабочие отношения с промышленными заемщиками – держателями акций, предлагали кандидатов в советы директоров компаний, отправляли свой персонал на временную работу в офисы компаний и даже брали на себя управление фирмами, которым грозило разорение. Эта так называемая система «главного банка» с ее долгосрочными взаимоотношениями кредитора и клиента поддержала процесс индустриализации Японии.