Государство осуществляло контроль банковской системы через механизм переучета векселей, основанный на том, что Центральный банк предоставляет кредиты коммерческим банкам в соответствии с кредитами, которые предоставили они сами. Такие переучеты увеличивают кредитный портфель коммерческого банка и, следовательно, его потенциальную прибыль, а с другой стороны, позволяют Центральному банку устанавливать критерии предоставления займов. В послевоенной Японии разрешение на переучеты выдавалось в зависимости от эффективности экспорта и отраслевой принадлежности предприятий, получавших займы от коммерческих банков.

Наличие избыточного числа переучетов означало, что японские банки стремились предоставлять больше кредитов, чем их депозиты могли это позволить, т. е., как выражаются банкиры, «были перегружены займами». Поэтому они сами зависели от постоянной подпитки кредитами своей ликвидности со стороны Центрального банка. Именно это позволяло Bank of Japan прибегать к моральным наставлениям в виде «советов» на предмет того, каким образом использовать переучетные кредиты и какие соблюдать приоритеты в кредитной политике.

В 1960-е и 1970-е гг. японские корпорации на 40–50 % своих потребностей в финансировании зависели от национальной банковской системы; для сравнения: этот показатель был менее 30 % в Германии и менее 20 % в США и Великобритании. (Вместе с тем данная ситуация отражала и относительно малую значимость в Японии рынков акций и облигаций{405}.) Так банки стали крайне важным инструментом укрепления промышленной политики. Их власть, как и власть учреждений, подобных MITI, откуда банки получали указания, еще и удваивалась за счет того, что государство контролировало и доступ к иностранной валюте.

Финансовый сектор Японии в течение 30 лет держали на коротком поводке, постепенно удлинявшемся. Чиновники из MITI имели возможность последовательно, отрасль за отраслью, реализовывать свои планы, зная, что банковская система предоставит для этого все необходимое. Однако, по мере того как японские компании набирали масштаб и становились более космополитичными по своему мировоззрению, их корпоративные менеджеры ввязывались в продолжительную борьбу за то, чтобы самим управлять своими финансами и найти для своих нужд более дешевые источники средств, неподконтрольных государству. Понятно, что предпринимателям не нравилось работать под диктовку чиновников и банкиров, но политика взращивания «молодой промышленности» неизбежно вызывает напряженность, когда она реализуется через финансовую систему.

С середины 1970-х гг. японские компании смогли воспользоваться первыми законами, лишь слегка разрешавшими либерализацию, и нашли пути для привлечения дополнительных средств путем выпуска акций и продажи евробондов{406} (называемых так не потому, что они номинированы в европейской валюте, а потому, что их впервые начали выпускать в Европе). К середине 1980-х гг. находчивые котируемые компании уже могли получать путем внешних заимствований все необходимые им средства (или бóльшую их часть) с фондового рынка и от продажи облигаций. По мере того как экономика страны развивалась, усложнялась и приобретала все более международный характер, финансовый поводок неизбежно приходилось удлинять.

Затем, в конце 1980-х гг., в силу ряда факторов в Японии начал формироваться «финансовый пузырь». Одна из причин состояла в том, что банки, терявшие свой традиционный высокоприбыльный бизнес на связях с корпоративными потребителями, но при этом отстраненные от андеррайтинга на продажу акций, естественно, стремились увеличить свои вложения в недвижимость и потребительские кредиты.

Японии требовалось пересмотреть свою экономическую модель в плане снижения уровня инвестиций и повышения уровня потребления. Однако контролируемый процесс перемен внезапно обернулся ускорением финансовой либерализации. После трех десятилетий отсрочек Япония в 1980 г. отменила контроль над движением капитала, а в 1985 г. подчинилась требованиям США опустить сальдо торгового баланса и позволила иене быстрее подняться в цене, которая по отношению к доллару за три года удвоилась. Дерегулирование финансовой системы, приток иностранного капитала и быстрый рост национальной валюты с неизбежностью привели к потрясениям. Процесс усугублялся еще и тем, что правительство придерживалось политики свободных, почти безрассудно низких процентных ставок, чтобы компенсировать сдерживающее воздействие на экспорт со стороны растущего курса национальной валюты.

Результатом стала настоящая оргия потребительского кредитования. Через пять лет (в конце 1980-х гг.) цены на городскую недвижимость выросли в четыре раза, котировки акций – втрое{407}. Создавалось впечатление, будто вся страна решила наверстать ограничения трех десятилетий, ударившись в спекулятивный загул. Как раз в этот период старший сын Нисиямы Коичи, фермера из Ниигаты, оставившего потомкам свой дневник, потерял все накопления семьи, играя на фондовом рынке.

Финансовое дерегулирование, наступающее после длительного периода финансовых «репрессий», когда ресурсы сосредоточивались на целях развития, неизбежно приводит к росту благосостояния за счет роста цены активов. Япония была обманута этим мнимым прогрессом на бумаге, считая себя исключением из правил. Для объяснения невероятно возросшей стоимости активов даже изобрели особый термин нихондзинрон, что означает «исключительность японской расы». Но Япония не стала исключением, а высокомерие, самый главный враг устойчивой экономической трансформации, поставило крест на ее прогрессе, как это было и со многими другими странами. Зимой 1989/90 гг. пузырь активов начал сдуваться, в результате чего индекс фондового рынка упал на три четверти, цены на недвижимость многократно снизились, а повторяющиеся изнурительные приступы дефляции потребительских цен вели к дальнейшему сокращению потребления.

Прошло уже больше 20 лет, а Япония все еще находится в состоянии отсроченного шока, осознавая, что ее замечательные послевоенные достижения не обернулись бесконечным чудом.