– Малышку поставили в поезд в… – Зофия Хелена повернулась к Труус. – Тетя Труус, как по-английски Picknickkorb?

– В корзинке для пикника, – произнесла Труус.

– Я не знала, что там был ребенок, – добавила Зофи.

Хелен внимательно разглядывала девушку, в ее взгляде читалось сомнение. Да что и говорить, история невероятная, к тому же этот вариант отличался от того, что Зофия Хелена рассказала Труус сначала. Труус опять задумалась о дружбе Зофи со Штефаном: мальчику почти восемнадцать и он так явно влюблен в девочку, да и она к нему неравнодушна.

– В общем, мы понятия не имеем, чей это ребенок, – сказала она Хелен, и это была правда, для нее самой по крайней мере. – Уверена, малышку заберут одной из первых – еще бы, ребенок без прошлого.

Хелен так долго смотрела на Труус в упор, что той пришлось собрать все силы, чтобы выдержать этот взгляд.

– Так как мне ее записать? – наконец спросила Хелен.

– Иоганна, – тут же ответила Зофия Хелена.

– Безымянный младенец, – твердо сказала Труус. – Пусть приемные родители выберут малышке имя по своему вкусу. Думаю, если сейчас их обеих отправить в Доверкорт, Зофия Хелена прекрасно позаботится о девочке до тех пор, пока ее не удастся пристроить.

Зофи молчала, пока Хелен вычеркивала из списка ее имя.

– Ну вот, можешь идти к автобусам, – сказала Хелен.

– Может, мне лучше подождать Вальтера? – спросила она у Труус на немецком. – Он ведь впереди меня в очереди. Его номер пятьсот двадцать два, а мой – пятьсот двадцать три.

Труус улыбнулась. Какая все-таки замечательная девушка эта Зофи и какое право имеет она осуждать ее? Ведь только представить, что за жизнь вела девушка в последний год в Вене: отец умер, мать в тюрьме, и это притом что они даже не евреи, просто мать отчаянно рисковала собой и детьми ради других. К тому же она верила девушке. История с корзинкой для пикника была настолько бесхитростна, что от нее просто веяло правдой: ребенок оказался в поезде в последний момент, когда мать, убедившись, что иной возможности спасти девочку не будет, поставила корзинку с ней на площадку отходящего вагона, не давая себе времени передумать.

– Миссис Бентвич, пусть Зофи подождет, пока я не представлю вам ее друга, Вальтера Ноймана. – Труус взяла Вальтера за руку. – Это младший брат того самого Штефана Ноймана, который так терпеливо ждет его у автобусов.

Хелен Бентвич оглянулась: действительно, от автобусов на них смотрел старший мальчик. Она погладила по плюшевой макушке кролика Петера.

– А кто же это? – спросила она. – Und wer ist das?

– Das ist Peter, – ответил Вальтер на немецком и продолжил: – Зофи сказала, что ему не нужен свой номер, потому что он едет по моему, бесплатно.

Зофи одобряюще кивнула:

– Это особенный номер. У него десять… как сказать faktoren?[17] Один, два, три, шесть, восемнадцать, двадцать девять, восемьдесят семь, Einhundertvierundsiebzig, Zweihunderteinundsechzig, Fünfhundertzweiundzwanzig[18].

Хелен Бентвич звонко рассмеялась:

– Willkommen in England, Walter und Peter[19]. Вы оба счастливчики, как я погляжу!

Труус смотрела, как дети втроем подошли к старшему мальчику и как тот, радостно схватив на руки Вальтера, закружился с ним, потом расцеловал его в обе щеки и даже чмокнул в мордочку плюшевого кролика, а Зофи так весело смеялась, что разбудила малышку. Та проснулась и залепетала, как это умеют делать лишь младенцы, – негромко и нежно, так что не потревожила бы никого вокруг, даже если бы вокруг спали.

– Ничей ребенок, Труус, – сказала Хелен, и Труус отвела глаза и взглянула на волны цвета стали, которые лизали бок парома, того самого, что совсем скоро повезет ее, одинокую, домой. – Вы не думали о том, чтобы забрать ее с собой, в Амстердам?

– Кого, малышку?

Хелен поглядела на нее со значением:

– Еще не поздно. – Она подняла руку, чтобы привлечь внимание водителя автобуса и задержать отправку. – Пока автобус не отошел, я еще могу внести изменения в список.

Труус наблюдала за тем, как дети исчезли в автобусе, и попыталась представить, как сложится здесь их жизнь. С малышкой все будет в порядке. Наверняка найдется добрая женщина, которая, как и Труус, отчаянно хочет ребенка. Женщина, для которой, как и для нее самой, это дитя станет благословением Господа. Она полюбит малышку с первого взгляда, возьмет ее к себе и будет растить, втайне терзаясь виной и надеясь, что никто – ни мать, ни отец – никогда не объявится и не предъявит на девочку своих прав. Да и насколько велики шансы, что родители уцелеют? Что сделает с евреями Гитлер, когда начнется война? Правда, все предпочитают говорить «если война начнется», как будто у кого-то еще есть сомнения в том, что это произойдет.

Она перевела взгляд на трап, где ждали дети, затем на паром, на море – огромное, пустое, которое ей придется пересечь опять, на этот раз одной, и никто не будет отвлекать ее от собственных мыслей, вечно бегущих по одной и той же накатанной колее: о том, чего у них с Йоопом нет и, видимо, никогда уже не будет, о настоящей семье.

– В Нидерландах меня ждут сто детей, целый паром, – сказала она. – А сколько их еще в Австрии.

Хелен взяла руку Труус и сжала ее так, как это делала сама Труус, прощаясь с каждым ребенком отдельно, прежде чем отправить его в новую, изменившуюся жизнь.

– Труус, вы уверены?

Но Труус не была уверена ни в чем. И не только сейчас. Пока она молчала, не в силах ответить на вопрос Хелен, объяснить, что дело тут вовсе не в ребенке, которого ей не хочется отпускать, пошел редкий снег.

Хелен, продолжая сжимать ее руку, видимо, поняла что-то такое, чего Труус сама не могла о себе понять, и махнула шоферу. Двигатель автобуса чихнул и заурчал. Вдруг на втором этаже автобуса открылось окно, и звонкий голос – это была Зофия Хелена – крикнул:

– Мы вас любим, тетя Труус!

И тут же в каждом автобусном окне и наверху, и внизу замелькали ребячьи мордочки и руки, раздались голоса:

– Мы вас любим, тетя Труус! Мы вас любим!

Вон Вальтер машет ей лапкой кролика Петера на прощание. А вон Зофия Хелена подняла девочку и делает сначала несколько взмахов ее бедной осиротевшей ручкой, потом опускает ее и машет сама.

Штефан, держа на коленях Вальтера, взглянул в окно, когда автобус нырнул под вывеску «Летний лагерь Уорнера». Какое-то время они ехали по дороге, мокрой от растаявшего снега. Кругом тоже было мокро, и мир не казался от этого ни теплее, ни лучше. Наконец автобус замер у длинного одноэтажного строения. За ним, на продутом всеми ветрами пляже, выстроились потрепанные домики с острыми крышами.