что в этом роде, если грянет война. Пойдем с автоматами против атомной бомбы? А те, кто не хочет учиться убивать, попадут в тюрьму, там их насильно заставят этому учиться... Или вот безработица...

Он поскреб в затылке.

— Тот, кто всегда имел работу, должен быть благодарен. Но как сегодняшние дети могут найти свое место в обществе, если им не дают такой возможности? Если они не могут получить работу и чувствовать себя полезными! Биржа труда и пособия проблемы не решают. Работы нет! Поэтому столько молодых людей становятся преступниками, так я считаю. Они крадут деньги на пиво и наркотики, потому что им плохо.

— Можно вопрос? — спросил Ханс. — Кто ты и что тебе нужно?

— Да я только хотел сказать, что вы делаете ошибку, объединяясь в эту самооборону. Родители и общество должны стать другими. Вам надо попытаться что-то сделать, чтобы общество... Слишком мало... любви...

— А ты вообще-то живешь здесь? — спросил вдруг Стен.

— Нет, не живу. Я только зашел посмотреть... увидел объявление об этом собрании и решил, что стоит послушать.

— Это собрание не для широких кругов общественности, даже если полиция считает его таковым. Поэтому будь добр, чеши отсюда.

— Сейчас уйду. Я только хотел сказать...

— Кончай, — оборвал его Ханс. — Уберешься ты, наконец? С какой стати ты здесь разоряешься?

— Меня зовут Эрик Асп.

— Ну и что?

— Это мою жену убили мальчишки... Она разносила газеты.

Эрик Асп повернулся и пошел к двери.

Никто не нашелся что сказать. Все смотрели ему вслед.

Дверь захлопнулась, а в зале все еще стояла тишина.

Потом пятеро поднялись и вышли. Еще двое поглядели друг на друга и тоже ушли. Один пробормотал что-то насчет телевизора, другой сказал, что его ждет жена. В конце концов остались только Ханс, Стен и Стюре. И полицейские. И Борг.

— Ну, я пошел, — сказал Валентин.

И полицейские удалились сомкнутым строем.

— Подождите! — крикнул Ханс. — Я хочу... Мы могли бы обсудить это дело...

— Пожалуйста, — сказал Фриц Стур. — Завтра, в полицейском управлении. Я буду на месте. Приходите. Там и поговорим. Мы так же, как и вы, заинтересованы в том, чтобы люди могли жить без страха и опасений. До свидания.

35

— Можешь высадить меня здесь... — сказал Ульф. — Я дойду...

— Зачем же, я подброшу тебя до дома...

— Я охотно прогуляюсь пешком...

— Дело твое.

Сикстен подрулил к тротуару и остановился. Ульф вылез из машины и, пригнувшись к окошку, сказал:

— Пока... Спасибо, что подбросил.

— Спокойной ночи. До завтра.

Ульф Маттиассон стоял и смотрел вслед машине, пока красные огоньки не исчезли вдали. Тогда он сунул руки в карманы и медленно побрел через Южную площадь.

Он шел, опустив голову, задумчиво глядя себе под ноги. Глубоко вдыхал вечерний воздух и все замедлял шаги.

Он посмотрел вправо, на молитвенный дом, и вздохнул.

Его томило какое-то зудящее беспокойство. Из-за вечной неудовлетворенности, из-за подавленной жажды свободы, из-за всей его жизненной ситуации.

Он направлялся домой, к Рут. Он и любил ее и ненавидел; какое чувство преобладало, он и сам не ведал.

Когда они поженились, он знал, что она из сектантов и что она никогда не изменит своей вере и своим убеждениям. Он этого и не требовал.

Но Рут начала обрабатывать и его. Заставила ходить на молитвенные собрания и уговорила креститься. Он подчинился. Ради нее. Ради них обоих. Но не по убеждению.

Он ничего не имел против бога. Но в вере не был ревнив. Если можно обрести бога, участвуя в молитвенных собраниях, что ж, пожалуйста. Он всегда считал, что бог приносит людям радость, жизнеутверждение, любовь к ближнему. Но встретил эгоизм, отрицание жизни и усыпляющий яд догм и доктрин.

И он как бы погрузился в летаргию. Стал покорной овцой в общем стаде. Он не испытывал ни экстаза, ни радости, ни воодушевления. Стал пассивным и равнодушным. Сделал свою жизнь образцом смирения. Жил словно взаперти, в душной, сонной атмосфере, среди одурманивающих песнопений.

Ему бы петь, танцевать, веселиться. Смотреть телевизор, ходить в кино, может быть, выпить стаканчик для аппетита.

Но все это было ему заказано.

И он не протестовал.

Он приходил в молитвенный дом и старался познать себя самого и господа бога, постичь взаимоотношения между богом и собой, старался что-то ощутить, может быть солидарность.

Но испытывал только давящую тупость.

И знал, что никогда не сможет расстаться с Рут.

Как бы там ни было, она часть его жизни, с богом или без оного. Он не сумел бы этого объяснить и даже сам толком не понимал, но не мог и подумать о том, чтобы жить без нее.

Вопреки отсутствию радости.

Рут была для него насущной необходимостью, опорой в жизни, почти как мать.

Он оказался в западне, и у него не хватало сил бороться за свое освобождение.

Маттиассон свернул на Нюгатан, прошел мимо клуба «Амор», сиявшего неоновой вывеской. В витринах были выставлены порногазеты и афиши. Из окон доносилась музыка. Он попытался представить, что́ происходит внутри, и невольно замедлил шаги, не спуская глаз с двери.

Но тут дверь внезапно распахнулась, и он поспешил прочь.

36

Зазвонил внутренний телефон. Еще раз и еще.

— Алло.

— Привет. Это Бу.

— Привет, — отозвалась Моника. — Так это ты трезвонишь?

— Да. Мне доставляет удовольствие нажимать на кнопку. Я сижу в редакции и скоро ухожу домой. Был сегодня на собрании.

— Вот как...

— Но не услышал ничего такого, о чем стоило бы писать.

— Да?

— Так что скоро поплетусь домой.

— Да?..

— Послушай...

Она молчала.

— Как ты смотришь на то, чтобы в субботу прошвырнуться со мной в кино?

— Я не пойду.

— У меня есть бесплатные билеты.

— Нет. Не могу.

— Но…

— Нет... Это нехорошо.

— Но почему? Ты же...

— Ну...

— Что?

— Это... это ни к чему.

— Что ни к чему?

— Ты