сказал Ханс. — Собственно говоря, мы могли бы выставить вас отсюда. Вы покушаетесь даже на свободу собраний. Разве мы живем в полицейском государстве? Вы из полиции безопасности?

— Ну, хватит. Мы пришли поговорить о создании караульных отрядов, или мы так и будем целый вечер молоть чепуху? — не выдержал кто-то из одиннадцати присутствующих. — В таком случае прошу разрешения удалиться. У меня есть другие дела. А что касается полиции, я голосую за то, чтобы вышвырнуть их отсюда!

— Позвольте и мне сказать пару слов начистоту, — подхватил второй из одиннадцати. — Я хотел бы знать, чьи интересы господа исполнители власти представляют, когда речь идет об охране порядка. Не наши, потому что в таком случае нам не пришлось бы собираться сегодня здесь и организовывать гражданскую гвардию. Нет, вы представляете только самих себя. Шесть раз взламывали мой подвал и мою машину. Но ни разу полиция не нашла возможности приехать и посмотреть на причиненный ущерб. Меня и моих близких преследуют пьяные молокососы, угрожают оружием. А полиция и не думает явиться, пока хулиганы не скроются. Но раз эти молодцы объединяются в банды, что ж тут странного, если и мы хотим сплотиться и создать охрану. Желательно было бы получить ответ на этот вопрос!

— Поддерживаю, — вступил третий из одиннадцати. — Я считаю создание отрядов самообороны прекрасной идеей! И могу только поблагодарить господина Линдстрёма, который взял на себя этот труд.

Ханс, сияя улыбкой, поклонился.

— Полагаю, мы имеем полное право взяться за тех, кто взламывает наши квартиры и машины и нападает на нас самих. Следовало бы более сурово наказывать преступников у нас в Швеции.

— Можно мне сказать? — попросил еще один. — Грустно все это слышать. Гражданская гвардия! В нашей стране частные лица не вправе взять осуществление закона в свои руки. Это дело полиции. Для того она и создана. Кулаками проблем не разрешить. Можно только возбудить массовый психоз. Я не сторонник создания гражданской гвардии.

— Вы живете в Нюхеме? — спросил Стюре.

— Нет, больше не живу. Но жил.

— Вот как. Что же, черт возьми, вы здесь делаете?

— Я заехал навестить знакомого... Карла Перссона. — Он кивнул на своего соседа. — И решил пойти с ним послушать... Если человек жил здесь, ему, конечно, интересно, что...

— Раз вы здесь больше не живете, вам, конечно, не понять того, что здесь происходит, — сказал Ханс. — Этого не понимает и наша жалкая, ленивая и самодовольная полиция!

Валентин разглядывал ногти. Сикстен завязывал шнурок ботинка. Ульф сидел прямой как палка и смотрел на Линдстрёма. Стефан видел, как в воздух поднялась одинокая рука. Стур все еще стоял и явно все больше злился.

Стефан сунул в рот сигарету и закурил.

Долго еще будет тянуться эта волынка? — думал он. И снова взгляд его упал на знакомую спину. Он знал, кто поднял руку и попросил слова.

Человек встал.

Забавно, что здесь одни мужчины, заметил вдруг Стефан.

Человек заговорил.

— Ну, я не такой уж мастер красно говорить, но все же хотел бы кое-что сказать. Я всего лишь простой рабочий, но я постараюсь говорить так, чтобы вы поняли, что я хочу сказать.

Он смущенно откашлялся и почесал макушку.

— Так вот. Я могу понять, что вам хочется защитить себя. Всем хочется. По-вашему, жить здесь небезопасно. Вы хотите защитить своих детей, жен, свою семью и все, что вы имеете... машины и так далее. Это называется гражданская гвардия. Говорят, что незаконно... Я не знаю, но об этом писали.

Слушатели начали морщиться: вот еще зануда нашелся.

— По-моему, глупо, когда газеты, радио и телевидение называют людей, которые хотят защитить себя, гражданской гвардией... это звучит как-то... по-фашистски[8], если можно так выразиться...

Кое-кто в изумлении поднял брови.

— Но можно понять, почему вы хотите создать караульные отряды. Вы, наверное, считаете, что полиция плохо выполняет свою работу. Раз она не приходит на помощь, когда вы ее просите... Да, не удивительно, что вы чувствуете себя брошенными на произвол судьбы...

Человек заговорил увереннее, ему как будто легче стало подбирать слова, он уже не запинался на каждом шагу.

— Я хочу сказать, если полиция не является, когда нападут на женщину или пенсионера... тогда такие патрули могут понадобиться... В общем, люди, которые здесь живут и которые могут помочь тем, кто попал в беду...

Не так уж глупо он говорит, думал Ханс. Интересно, кто такой этот парень?

Стефан с любопытством слушал, гадая, к чему он клонит.

— Но вот вы собираетесь организовать охрану... А кто они, те, от которых вы собираетесь обороняться, извините меня? Дети, живущие здесь же, — не ваши собственные дети, потому что ваши ни на кого не нападают, никого не грабят и ничего не крадут... Но дети ваших соседей. Их вы будете бить и им мстить. По-моему, это жестоко. Но бывает еще худшая жестокость — это жестокость многих родителей по отношению к своим детям.

Стюре очень хотелось заткнуть парню рот, но что-то его удержало. Ведь то, что он говорил, было все-таки интересно, даже если немножко путано.

— Как родители и общество обращаются с детьми? Я думал об этом, у меня у самого дети... и я... ну, да это другой разговор... Но возьмите ясли и нянек... Мои дочки днем у бабушки... Я не хочу, чтобы они находились в каком-нибудь городском детском учреждении, пока я на работе... И моей жене это не нравится. А сколько таких, что отправляют своих детей прочь без всякой необходимости. Вместо того чтобы самим ими заняться, обеспечить им любовь и заботу. Я считаю, по отношению к детям жестоко... не общаться с ними.

Он развел руками.

— А школа... Что в ней хорошего. У меня есть знакомые, у них дети школьного возраста, так они говорят, что их детям в школе плохо... что школа — это та же колбасная фабрика, их там начиняют знаниями, как сосиски фаршем. Детям не дают возможности быть самими собой... Их не учат тому, к чему у них есть склонность. А потом мальчиков заставляют идти в армию. Кто поверит, что нам, черт побери, понадобится пехота, или артиллерия, или еще