ум ему пришел Чизвик-хаус, дом с разбитыми зеркалами и остановленными часами. Символ непоправимой трагедии и бесконечного страдания.

«Прекрати, – сказал себе Джеймс. – Сосредоточься на настоящем. На том, что ты можешь сделать для Джесса».

– Пойдем завтра со мной кое-куда, – заговорил он, и Джесс, не ожидавший таких слов, приподнял бровь. – Не буду говорить, куда именно, – тебе придется мне довериться. Но я думаю, там тебе понравится.

Джесс рассмеялся.

– Ну хорошо, – сказал он. – Полагаюсь на тебя. – Он нахмурился, глядя на свои руки. – И, по-моему, ты был прав. Я замерз. Смотри, пальцы совсем посинели.

Они нырнули в люк и спустились по лесенке на чердак, который, как подозревал Джеймс, мало изменился со времен молодости его родителей. Джесс вернулся в свою комнату, Джеймс пошел к себе. Из-под двери торчал помятый конверт, принесенный Бриджет. По-видимому, пока Джеймс был на крыше, в Институт явился Недди с запиской для него. С запиской от Корделии.

«План» Анны по возвращению попугая Уинстона, который, как воображала Ариадна, включал серию сложных маневров, оказался элементарным. С помощью Открывающей руны они проникли в особняк Бриджстоков через черный ход и совершили быстрый грабительский налет на дом, в котором Ариадна провела большую часть жизни.

Она обнаружила, что получает удовольствие от происходящего. Девушка сразу же провела Анну в оранжерею, где на почетном месте обычно стояла позолоченная клетка Уинстона. У нее упало сердце, когда она увидела, что попугая нет. Неужели родители настолько разгневались, что продали Уинстона или отдали его кому-то?

– Скорее всего, его просто унесли в другую комнату, – прошептала Анна. Войдя в дом, они обе разговаривали шепотом, хотя Ариадна знала, что родители в гостях, а слуги, жившие на цокольном этаже, ничего не услышат. Кроме того, они нанесли себе руны Беззвучности. И все же что-то было такое в этом доме, погруженном в темноту, что заставляло их понижать голос.

Они обыскали первый этаж, Анна светила своим волшебным камнем, «колдовским огнем», в каждый угол и закоулок. Ничего не найдя, они поднялись на второй этаж и, осторожно ступая по коврам, добрались до комнаты Ариадны.

Переступив порог своей бывшей спальни, девушка заметила сразу несколько деталей. Во-первых, она увидела Уинстона, который сидел на своей жердочке. Клетка стояла на письменном столе, рядом с блюдцем орехов. При виде хозяйки Уинстон радостно захлопал крыльями.

– Ах, вот ты где, – произнесла Анна и взглянула на Ариадну, которая, судя по ее лицу, на самом деле испугалась, что лишится попугая… Облегчение сменилось растерянностью. Вторым, на что Ариадна обратила внимание, было состояние ее спальни. Она ожидала, что отсюда вынесут все вещи и мебель, уберут все, что может напомнить родителям о неблагодарной дочери. Но все было на месте, в комнате царил полный порядок. Украшения, которые она не взяла с собой, поблескивали на бархате в открытой шкатулке, стоявшей на туалетном столике, рядом с гребнями, духами и кремами. Вычищенные и выглаженные платья висели в гардеробе. Кровать была аккуратно застелена.

«Они пытаются сделать вид, будто ничего не произошло, – догадалась Ариадна. – Соблюдают приличия не ради посторонних, а ради себя самих. Они продолжают считать, что я могу в любой момент вернуться сюда». Она без труда представила себе сценарий, сочиненный родителями: вот она, Ариадна, звонит в дверь дома на Кавендиш-сквер, преисполненная раскаяния, в слезах; мать суетится вокруг нее, пока она рассказывает родителям о большом мире, о том, как сурова жизнь за пределами родного дома, о том, что теперь у нее открылись глаза и она поняла, какую ошибку совершила. Поняла, что ее взгляды были в корне неверными. Теперь она представить себе не может, как ей могло даже в голову прийти, будто она влюблена в…

– Хор-рошенькая птичка, – с надеждой прокаркал Уинстон.

– О, Уинстон, – пробормотала девушка и просунула сквозь прутья очищенный земляной орех. – Ничего не бойся, я тебя не забыла. Ты поедешь с нами.

Она огляделась: вот он, ее пурпурный шерстяной платок, сложен в ногах кровати. Она взяла платок и развернула его.

Уинстон покосился на Анну, которая растянулась на постели Ариадны и с насмешливой улыбкой наблюдала за сценой воссоединения.

– Анна, – произнес он.

– Верно, – сказала довольная Ариадна. Обычно, глядя на посторонних, да и на хозяйку в том числе, Уинстон начинал твердить фразу «бразильский орех».

– Неприятности, – продолжал Уинстон, с подозрением косясь на Анну. – Анна. Неприятности.

– Уинстон, – перебила его Ариадна и заметила, что Анна из последних сил сдерживается, чтобы не расхохотаться. – Как грубо. Анна помогает мне спасти тебя, чтобы мы снова могли быть вместе. Сейчас мы отвезем тебя в ее квартиру, так что лучше бы тебе вести себя прилично.

– Ариа-а-а-адна, – произнес Уинстон, в точности имитируя голос ее матери, так что ей стало немного не по себе. – Хорошенькая птичка? Бразильский орех?

Ариадна подняла глаза к потолку и накинула на клетку платок.

– Птичка, – задумчиво произнес Уинстон из-под платка и наконец затих.

Она печально покачала головой, обернулась к Анне и замерла, заметив, что та перестала улыбаться.

– Что случилось?

Анна помолчала несколько секунд, потом заговорила:

– Я просто сейчас подумала… ты хочешь, чтобы тебя по-прежнему называли Ариадной? Ведь это имя дали тебе твои… ну, то есть Морис и Флора тебя так назвали. А до этого тебя звали Камалой. Мне очень нравится это имя. Но я вовсе не имею в виду, что имя Ариадна чем-то хуже. – Уголок ее рта приподнялся в усмешке. – Думаю, что ты теперь получила право выбора. Как ты хочешь, чтобы тебя называли?

Ариадна была застигнута врасплох, но очень тронута. Она и сама размышляла над этим вопросом, но не ожидала, что Анне придет в голову нечто подобное.

– Хороший вопрос, – сказала девушка, опершись о туалетный столик. – Оба имени были даны мне. Имена всегда представляют собой дар, но, помимо этого, мне кажется, они подразумевают некие ожидания. Моя первая семья хотела видеть меня Камалой, но я не стала ею. Вторая семья также ждала, что я стану воплощением их представлений о хорошей дочери, но и Ариадной я тоже не стала. И все же эти два имени остались частью меня. Наверное, мне хотелось бы получить какое-то новое, которое объединило бы предыдущие два. И вот мне пришло в голову одно имя, – смущенно пробормотала она, – Арати. Так звали мою бабушку из Индии. Она всегда говорила, что оно означает «божественный огонь», или «прославление Ангела с лампадой в руке». А мне приходит в голову, что женщина, носящая такое имя, – это свет во тьме. И мне бы хотелось быть таким светом. Я бы хотела, чтобы меня называли Ари, – добавила она, – потому