Габор задвинул ее себе за спину и тихо приказал:

— Не высовывайся, что бы ни увидела.

Олеся кивнула, глядя в его спину, чувствуя, как страх подступает ближе.

Он свернул с тропы, ныряя в темный омут леса. Олеся разглядела среди намертво сцепившихся ветвей несколько жутких рогатых Страшилищ. Огромные выпученные глаза следили за ней. А свисающие из пастей языки колыхались. Наверное от ветра. Они ведь не могли быть живыми?

Олесю начало трясти. Она едва не вскрикнула, когда встретилась с оцепеневшим взглядом. Почерневшая от времени и сырости деревянная маска торчала из дупла. Ее обрамляли седые свалявшиеся космы. Два длинных острых рога устремлялись вверх. С еще двух, толстых и изогнутых, свисала замерзшая паутина. Из пасти вываливался длинный раздвоенный язык. Белая краска на белках глаз потрескалась, но от этого взгляд Страшилища казался живым. Красные радужки и черные кругляши зрачков смотрели в самую души.

Олесю била дрожь. Во рту ощущался вкус горечи. Она хотела отвернуться и не могла. Потому что… потому что Страшилище все равно следило бы за ней, притаившись в дупле. Оно знало ее секреты. Оно знало наперед, какой шаг она сделает. И если она отвернется, оно нападет…

— Олеся, приди в себя! — Габор схватил ее за руку. — Не смотри на них!

Олеся сфокусировала взгляд на его лице. Кажется, она сходит с ума. Боже, только не это. Подул ветер, но казалось, что кто-то лающе смеется в давящей тишине леса. Оскал Страшилища стал шире. Оно улыбалось, глядя на ее испуг.

Габор дал ей пощечину. Щеку обожгло болью, а в легкие хлынул колючий морозный воздух. Пахло сыростью и чем-то прелым.

Габор впился в нее серо-голубым взглядом. В радужках опять мерцали завораживающие вихри:

— Смотри. Только. На. Меня. Слышишь?

Олеся судорожно кивнула, сглотнув горечь и ком страха в горле.

Габор осмотрелся:

— Он был здесь… Ты ему нужна. А я, идиот, привел тебя в его лапы. Идем обратно.

Сквозь туман в голове до Олеси дошел смысл его слов. Она тут же вцепилась в плащ Габора:

— Нет! Мы должны попасть к Бражене. Это… это очень важно. У меня такое чувство… предчувствие… не знаю! Но мне кажется, мы должны там быть. Пожалуйста…

Габор сжал челюсти так сильно, что кожа натянулась на лице, обрисовывая скулы. Он вдруг стал похожим на… Олеся не дала себе додумать эту мысль.

— Я просто не ожидала, что… что все будет настолько реально. Но я справлюсь. Не буду тебя отвлекать.

Ноздри Габора гневно раздулись:

— Ты не понимаешь… Крампус знает о тебе. Демон в замке, следы в обители, ветка… Они где-то рядом.

— Бражена ведь что-то знает? О том, что со мной случилось и почему я здесь. Мы проделали такой путь, Габор. Ты сам сказал, что защитишь меня. Мы не можем бросить все на полпути.

Габор покачал головой. На щеках вновь проступили желваки.

— Надеюсь, я не пожалею об этом. Не выходи из-за моей спины и… держись за меня. Не отпускай.

Олеся быстро закивала. Стараясь больше не глядеть на Страшилище, она вцепилась пальцами в плащ Габора и уставилась в его затылок. В сумраке лесной чащи его волосы приобрели невероятный оттенок. Седые прядки отливали серебристо-голубым. Он казался частью этого леса. Его хозяином. Повелителем.

Олеся врезалась в Габора, когда он внезапно остановился. Она осторожно выглянула из-за его спины и тихонько выдохнула от удивления.

Что ж, она нашла свой «пряничный домик». Невысокий, словно расползающееся во все стороны безе. Он выглядел как сваленная груда камней. Неровные, они лежали друг на дружке, непонятно как удерживаясь вместе. Каменная печь, пристроенная снаружи наверняка сжарила не одного неосторожного Гензеля. Под крышей чернело круглое чердачное окошко.

Дом казался давно покинутым и брошенным. С трубы, подвешенные за лапки, свисали несколько черных воронов. Олеся сжала плащ Габора еще сильнее. Ткань едва ли не затрещала под пальцами. Может, это просто чучела птиц?

Габор что-то тихо отрывисто сказал. Олеся распознала злость и гнев в его голосе. Его спина напряглась, натягивая ткань плаща. Олеся не сразу заметила, что во второй руке у него появилась та жуткая цепь с крюком.

Что-то происходило. Что-то, что заставило его достать свое пугающее оружие. Вот только Олеся никак не могла понять, что именно.

Едва слышно она спросила:

— Там ведь должен гореть свет?

Габор хрипло и низко ответил:

— Там не должно быть крови. И следов.

Крови? В лесной тени она даже не разглядела… Олеся посмотрела на снег. Он весь был утоптан следами. Слишком длинными, чтобы принадлежать человеку, и слишком звериными. Глубокие провалы когтей и отсутствие пальцев. А у самого дома на синем от сгущающейся тьмы снегу эти следы оказались алыми.

Габор ненавидел себя. Он допустил самую худшую ошибку из тех, какие мог совершить, — привел Олесю сюда.

Какого демона он согласился?! Почему уступил там, где должен был оставаться непреклонным. Его слово — закон. Во всем и всегда. Но с ней… С ней все летело в демонскую пропасть. С ней он не мог себя контролировать: мечтал то свернуть ей шею, чтобы больше не мучила, то прижать к ближайшему дереву и насадить на себя.

Всю дорогу до Бражены его раздирало на части. Такое впечатление, демоны все-таки добрались до него и теперь вгрызались зубами и глодали кости.

Олеся… Она стала его проклятием. Он просто не мог сдерживаться. Почему она сомневалась в нем? Почему не хотела признать его силу? А когда все же сделала это и сказала те слова… Он едва сдержался. Это было подобно буре. Только не снежной, а огненной. Горячей волной ее опрометчивых признаний его сносило с ног.

А он был уверен, что они именно опрометчивые. Она наверняка еще не раз пожалеет о своих словах. Потому что его мир был слишком чужд для нее. И Габор испытывал почти физическую боль из-за этого. Из-за ее желания вернуться домой.

Только вот он ее никуда не отпустит. Он за двоих будет бороться за их будущее. И если придется посадить ее на цепь и приковать к кровати, то он так и сделает. Ей дано выбрать: быть его женой или его пленницей. Его рабыней.

Мысль об Олесе в этой роли возбуждала до горячей испарины. Посреди холодного мрачного леса его жгло раскаленным металлом от фантазий о ней. Ведь вчера она так сладко изображала из себя покорную наложницу… Он почти поверил в то, что она больше не будет ни в чем сомневаться.

Хуже всего было то, что его одолевали не только физические желания. Он ненавидел себя, но признал, что мог бы взять ее даже силой, если бы она отказала. Хуже всего было то, что он действительно хотел жизни с ней. Видел ее хозяйкой крепости. И всерьез думал, что покажет ей в Ибранье в первую очередь, какие развлечения будут ей доступны, какие драгоценности и одежды он бросит к ее ногам. Он планировал их жизнь. И ведь видел все так четко и ясно, что казалось это не мечты о будущем, а нечто реальное.