Джефф, Марио и Скиппи глядят на Денниса зачарованными глазами, совсем как три енота, ослепленных фарами на дороге. Где-то вдалеке Рупрехт бесстрастно возится со своим ингалятором против астмы.

— Подруга говорит: “Ну, теперь нам точно надо пойти и привести сюда кого-нибудь”. Но сестра Найелла уже распахнула дверь настежь. Потом она рассказывала, что музыка словно погрузила ее в транс. Но вот раздается громкое скри-и-и-ип. Девчонки жмутся крепче друг к другу и входят внутрь. И что, угадайте, они увидели там, внутри?

— Что? — шепчет Джефф.

— Ничего, — отвечает Деннис.

— Ничего?

— Ничего. Комната оказалась абсолютно пустой.

— Но… — сдавленным голосом произносит Марио. — А как же музыка?

— Они продолжали отчетливо слышать музыку. А еще они ощутили какой-то приятный запах, как будто пахло целое поле цветов, хотя на дворе была почти зима, да и в комнате не было окон, все было в пыли и паутине. Но почти сразу, как они вошли, и запах, и музыка… куда-то улетучились. И они стояли посреди совершенно пустой комнаты. — Деннис выдерживает небольшую паузу, а потом продолжает: — Потом подруга сестры Найелла говорила, что музыка, скорее всего, доносилась из какого-то другого места. Ну, может, кто-то из пансионерок играл у себя в комнате, а сюда звуки долетали через вентиляцию или по трубам. Но комнаты пансионерок вообще в другой конце школьного здания! Сестра Найелла уверена, что как-то, хоть и непонятно как, музыка доносилась именно из той запертой комнаты.

— Ну-ну, — говорит Джефф.

— Но как такое может быть? — спрашивает Марио.

— А может, эта комната оказалась построена прямо над древним могильным курганом, — отвечает Джефф. — Это единственное логическое объяснение.

Рупрехт встает и принимается расхаживать по комнате, грызя костяшки пальцев.

— Мы знаем, что Сент-Бриджид, прежде чем стать школой, был женским монастырем Святой Бригитты. — Деннис теперь сама серьезность. — А до этого что там было? На этом друидском сайте говорится, что в глубокую старину все поклонялись богине — некоей Белой богине — и все эти могильники и прочее принадлежало ей. А потом появилась Церковь и распространила по всей стране христианство, а все старые магические места забрала себе. Ну просто поменяли все имена и названия, а все древние легенды переиначили в рассказы о Боге и разных святых, понятно? Или вообще закрыли эти священные места. Почему бы нет? Конечно, вся эта куча монахов и монахинь пожелали, чтобы все жители округи слушались их приказов и делали все, что они им велят. И если где-то поблизости оказывался какое-то поселение фей, где продолжало совершаться всякое волшебство, то они не хотели, чтобы люди как-то об этом узнали. Вот и строили прямо поверх древних курганов или святилищ свои монастыри, чтобы больше никто не мог к ним подобраться.

Рупрехт прекращает расхаживать по комнате и довольно грубо набрасывается на Денниса:

— Ладно, пускай Сибрук — это давно забытое и заброшенное поселение фей, пускай сестра Найелла действительно слышала музыку, — ну так и что? Какое это имеет отношение к моему эксперименту?

На это экспромтом отвечает Джефф:

— Э, Рупрехт, да ты же сам говорил, что, наверное, на результат опыта прошлой ночью могли повлиять какие-то неизвестные внешние факторы…

Рупрехт уже открывает рот, чтобы что-то возразить, но потом закрывает его и просто отворачивается, бормоча что-то неразборчивое и размахивая руками, совсем как бродяга в подземном переходе.

— Да, это звучит более чем необычно, — признает Деннис. — Но разве ты сам не говорил как-то, что ученый должен быть открыт всем возможностям — даже самым странным и пугающим?

— Да, ты сам так говорил, — подтверждает Джефф.

— И разве не ты говорил, что М-теория — это самая странная и необычная теория во всей истории науки? — гнет свою линию Деннис. — Да и этот твой профессор Тамаси — разве он не говорил всегда, что мы сумеем вовремя овладеть гиперпространством, чтобы спасти Землю, только если к нам явится некая высшая цивилизация и передаст нам нужную технологию? Ну а что, если эта технология уже здесь? Что, если эти пришельцы уже побывали здесь, а потом снова исчезли, еще три тысячи лет назад, но ворота-то их остались здесь? Что, если все это время ключ к М-теории находился буквально под самым твоим носом?

— Слово “могильник” начинается с буквы М, — задумчиво замечает Марио.

— Точно, Рупрехт! И “музыка” тоже!

— Ну хорошо! — Рупрехт, чье сопротивление уже сломлено, морщится от отвращения к себе. — Допустим, такое и возможно. Но почему тогда этот могильник — почему он внезапно перестал влиять на мой эксперимент?

— Ну, не знаю. Может… — Деннис постукивает себя по виску, как будто пытается завести старые часы, — …может, его влияние сильно колеблется. Может быть, именно в тот момент первого эксперимента был какой-то всплеск активности, ну а обычно это влияние не выходит за пределы той потайной комнаты.

— Значит, если бы можно было каким-то образом пробраться к той комнате…

Впервые с той минуты, когда таинственно исчез “Оптимус-Прайм”, в подвальном помещении снова воцаряется напряженная атмосфера, словно что-то вот-вот должно неминуемо произойти…

И тут телефон Скиппи издает сигнал о полученном новом сообщении. И каждый — еще не успев взглянуть на ошарашенное лицо Скиппи — уже знает, от кого оно.

В ночь разрыва Хэлли спала на диване. Она ни за что не желала ложиться в кровать, как Говард ее ни умолял; было совершенно ясно, что она вовсе ушла бы из дома, если бы ей хватило сил. Говард был ошеломлен тем, что она так легко сдалась. Он ожидал криков, ругани, ударов. Но она просто бессильно рухнула на кушетку, как будто он подкрался к ней сзади и ударил ее по затылку; она плакала больше и надрывнее, чем во все предыдущие разы, когда ей случалось плакать. И он никак не мог ее утешить — он превратился в какое-то чудовищное существо, чье прикосновение только причиняет боль.

На следующее утро она ушла. С тех пор он ее не видел. Он лишь догадывается, что она живет у кого-то из разношерстной компании своих друзей, которые появились у нее за время жизни в Ирландии: среди них и коллеги по работе, и американцы, с которыми она познакомилась на форумах для экспатов, и прочие эмигранты и отщепенцы, так или иначе очутившиеся на обочине дублинской жизни. Она наведывается в дом в отсутствие Говарда и понемногу забирает свои вещи: всякий раз, приходя домой с работы, он обнаруживает исчезновение какой-нибудь очередной мелочи, словно его грабят в рассрочку.

Без Хэлли дом стал другим. Хотя в гардеробе по-прежнему висит ее одежда, хотя ее фен по-прежнему лежит на туалетном столике, а ее бритва — на полочке в душе, комнаты кажутся опустевшими, оголенными; ее отсутствие в доме очень бросается в глаза — становясь, по законам оксюморона, чем-то вроде физического присутствия, зримого и осязаемого, как если бы после ее ухода в воздухе осталась эта пустота, принявшая ее форму. Наступила какая-то новая тишина, которую постоянно включенное стерео заполняет лишь частично; воздух, который встречает теперь Говарда, когда он отпирает дверь, чист, не прокурен, лишен всяких запахов и дыма, пригоден для дыхания.