— Вы ошибаетесь, сэр. Мое знакомство с этим разрядом грешниц вовсе не так коротко, чтобы я мог знать по опыту, как с ними обращаются. Но судя по тому, что я видел, я утверждаю: к ним снисходительны настолько, насколько они того заслуживают. Вы полагаете, это не так? Я знаю, что сейчас полно хилых сердобольцев, которые обращают все свое сочувствие на преступников, так почему же вы не выбрали одного из них. Он помог бы вам в вашей задаче — отмыть черное добела. Зачем же вы избрали меня для вашего обмана и ввели в мой дом вашу протеже? Зачем было подвергать риску заразы моих невинных детей? Отвечайте! — продолжал мистер Брэдшоу, топая ногой. — Как осмелились вы войти в этот дом, где на вас смотрели как на пастыря церкви, с ложью в устах? Как вы смели выбрать именно меня, чтобы одурачить, обмануть, сделать посмешищем целого города? Чтобы на меня указывали пальцами как на человека, взявшего погибшую женщину к себе в дом учить своих дочерей?

— Я признаю, что с моей стороны это было дурно и бессовестно…

— Да, поневоле приходится признать, когда уже все открылось! Заслуга в этом, я думаю, невелика.

— Сэр, я не гонюсь за заслугой! Я принимаю позор на себя. Но я не выбирал вас. Вы сами обратились ко мне с предложением взять Руфь гувернанткой ваших детей.

— Ах вот как!

— Искушение было сильно… Нет, я не так выразился. Искушение было выше моих сил, потому что это открывало ей возможность быть полезной.

— Перестаньте, я не хочу этого слышать! — воскликнул мистер Брэдшоу. — Невыносимо! Полезность, видите ли, состояла в том, чтобы заразить моих невинных девочек!

— Бог свидетель, если бы я полагал, что есть какая-то опасность, то я бы скорее умер, чем дозволил ей войти в ваше семейство. Мистер Брэдшоу, вы верите мне, не правда ли? — со всей серьезностью спросил мистер Бенсон.

— Согласитесь, что я теперь имею право сомневаться во всех ваших словах, — холодно и презрительно ответил мистер Брэдшоу.

— Я заслужил это, — согласился мистер Бенсон. — Но я буду говорить не о себе, а о Руфи. Конечно, сэр, цель, к которой я стремился, была благая, хотя средства, выбранные мной, были дурными. Но вы не можете сказать, что общение с Руфью повредило вашим детям. Она жила в моем семействе, под нашим наблюдением в течение года, даже больше. Она могла заблуждаться — все мы люди, — но заблуждения ее были простительны. И мы не подметили в ней никаких признаков развращенности и отсутствия совести. Она казалась и была милой молодой девушкой, которую совратили с прямого пути, прежде чем она успела понять, что такое жизнь.

— И самые развратные женщины были в свое время невинными, — с суровым презрением парировал мистер Брэдшоу.

— Ах, мистер Брэдшоу, Руфь не развратна, и вы это прекрасно знаете. Вы встречались с ней ежедневно в течение стольких лет, и вы не могли не сознавать этого!

Мистер Бенсон затаил дыхание, ожидая ответа мистера Брэдшоу. Спокойствие и самообладание, которые пастору так долго удавалось сохранять, теперь исчезли.

— Я встречался с ней ежедневно, но я не знал ее. Если бы я знал, что она падшая и развратная, я не позволил бы ей появляться в моем доме и общаться с моими чистыми детьми.

— Молю Бога дать мне силы убедить вас в истине Господней, что не всякая падшая женщина развратна. Что многие — а сколько этих многих, день Страшного суда откроет людям, отталкивавшим от себя на земле эти бедные, наболевшие, кающиеся сердца, — что многие алчут и жаждут случая возвратиться к добродетели, жаждут помощи, которой никто им не подает, — той милостивой помощи, которую Иисус подал некогда Марии Магдалине…

Мистер Бенсон тяжело дышал, говоря это.

— Довольно, довольно, мистер Бенсон, избавьте меня от таких мерзких речей. Общество решило, как следует обращаться с подобными женщинами, и вы можете положиться на него: у людей достаточно житейской мудрости, и в конечном итоге они всегда оказываются правы. Никто не смеет нарушать правила общественной морали, не приобретая при этом горба в виде лжи и обмана.

— Вместе с Христом я восстаю против общественной морали! — торжественно провозгласил мистер Бенсон, игнорируя намек на себя. — К чему она привела нас? Можем ли мы сделаться намного хуже, чем теперь?

— Будьте любезны, говорите только за себя.

— Не пора ли нам изменить многое в нашем образе мыслей и в поступках? Как перед Богом говорю, что если я верю хоть в одну человеческую истину, так именно в ту, что всякой женщине, согрешившей, подобно Руфи, надо дать возможность исправиться. И без презрения и высокомерия, но так, как учил нас Христос.

— То есть ввести ее в дом друга под чужим именем?

— Я не говорю о случае с Руфью, тут я сознался в своем заблуждении. Я не говорю ни о каком отдельном случае, а только заявляю свое твердое убеждение, что никого из падших не следует втаптывать в грязь, отнимая всякую надежду на спасение. Воля Господня состоит в том, чтобы на падших женщин мы смотрели как на своих ближних, а не отталкивали их от себя и не считали бы их безвозвратно погибшими. Такова воля Божия, и да пребудет она вовеки!

— Я придавал бы гораздо больше значения всем вашим проповедям по этому вопросу, если бы мог уважать ваши поступки в других случаях. А когда я вижу человека, который вводит сам себя в заблуждение, принимая ложь за правду, я не чувствую охоты внимать его мнениям по вопросам нравственности. И я не считаю, что он может выражать волю Божию. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, мистер Бенсон. Я не смогу больше посещать вашу церковь.

Если мистер Бенсон и надеялся преодолеть упрямство мистера Брэдшоу, убедив его в своем раскаянии за обман, который привел к появлению Руфи в семействе Брэдшоу, то последнее заявление отбило у него всякую охоту предпринимать дальнейшие попытки. Он просто поклонился и направился к дверям. Мистер Брэдшоу проводил его до выхода с натянутой вежливостью.

Пастор сильно переживал из-за объявленного ему мистером Брэдшоу разрыва. В прошлом он вытерпел много обид от этого джентльмена, но ни одна из них не сохранилась в его беззлобной памяти, как капле воды не удержаться на оперении птицы. Поэтому теперь он вспоминал только добро (все хвастовство мистера Брэдшоу тоже было забыто): множество счастливых часов, приятных вечеров; дети, которых он так любил; молодые люди, о которых заботился и которых старался направить на праведный путь. Когда мистер Брэдшоу впервые появился в его церкви, мистер Бенсон был совсем молодым человеком. Они выросли вместе. И никогда мистер Брэдшоу не казался ему столь дорогим другом семьи, как теперь, когда они расстались.

Тяжело было у него на сердце, когда он отворил дверь своего дома. Он прошел прямо в кабинет, чтобы в уединении прийти в себя.

Долго ли мистер Бенсон так просидел, в молчании и одиночестве, вспоминая свою жизнь, он и сам не знал. Вдруг он услышал какой-то необычный для его дома звук, который потревожил его и возвратил к действительности. В коридоре послышались тихие шаги и дыхание, прерываемое вздохами.