себя особый «Парнас» и собственную «Афинскую школу». Среди великих мыслителей, поэтов и художников он отобрал тех, кому, по его разумению, обязан всем лучшим, что позволило ему наслаждаться жизнью и понимать ее, и выразил свое почитание бессмертных классиков, присоединив их к хорошо знакомым ему отечественным мастерам. Ни один из этих гигантов не казался ему чужим только из-за того, что говорил на другом языке, – ни бесподобный исследователь человеческих страстей, ни прекраснодушный мечтатель или грозный пророк, ни утонченный насмешник, – и при этом он никогда не упрекал себя, что отступился от собственной нации и любимого родного языка.

Комфортное существование цивилизованного сообщества время от времени нарушали голоса, предостерегающие, что в связи с застарелыми разногласиями войны между его членами неизбежны. Люди не хотели в это верить, да и как представить себе такую войну, даже если она все же разразится? Как удобный случай продемонстрировать прогресс чувства общности у людей с тех пор, как греческие амфиктионии запретили разрушать принадлежащие к союзу города, вырубать их оливковые рощи и перекрывать им воду. Как рыцарский военный поход, цель которого ограничивается установлением превосходства одной из сторон при весьма бережном отношении к раненым, вынужденно покинувшим поле боя, и при полной безопасности для врачей и санитаров, посвятивших себя восстановлению их здоровья. Разумеется, при вполне уважительном отношении к не участвующей в войне части населения, к женщинам, далеким от военных профессий, и к детям, которые, повзрослев, станут союзниками или соучастниками одной из сторон. А также при сохранении всех международных организаций и институтов, олицетворяющих цивилизованное сообщество в мирное время.

Все равно такая война несла бы с собой много ужасов и трудно мучительных событий, однако не прекратила бы моральные отношения между крупными субъектами человечества – народами и государствами.

Теперь же война, о которой мы не хотели и думать, разразилась и принесла разочарование. Благодаря значительному усовершенствованию оружия нападения и обороны она не только более кровопролитна и изобилует гораздо большими потерями, чем какая-либо прежняя война, но и по меньшей мере так же жестока, упорна и беспощадна, как любая предыдущая. Она отвергает все ограничения, ради которых заключались в мирное время договоры, называемые международным правом, не признает привилегий раненых и медиков, не проводит различия между мирной и воюющей частями населения, а кроме того, прав частной собственности. Слепая от ярости, она сметает все на своем пути, словно после нее не будет ни будущего, ни мира среди людей. Она рвет все узы, связывающие воюющие народы, и грозит оставить после себя горечь озлобления, которое на долгое время сделает невозможным их возобновление.

Она к тому же извлекла на свет божий труднообъяснимое явление: оказалось, что цивилизованные народы настолько мало знают и понимают друг друга, что способны с ненавистью и отвращением отворачиваться один от другого. Более того, одну из великих культурных наций все другие так сообща невзлюбили, что отважились на попытку исключить ее как «варварскую» из цивилизованного сообщества, хотя с давних пор она демонстрировала свою принадлежность к нему благодаря массе самых великолепных достижений. Мы живем надеждой, что беспристрастная историческая наука приведет доказательства, что именно эта нация, на языке которой мы пишем и за победу которой сражаются дорогие нам люди, менее всего провинилась перед законами человеческой культуры, хотя кто в такое время выступит судьей по собственному делу?

В некоторой мере народы представляют сформированные ими государства, государства эти представлены правительствами, которые ими руководят. Отдельный гражданин того или иного народа может с ужасом констатировать, наблюдая эту войну: в мирное время ему хотели навязать представление, что государство запрещало индивиду творить несправедливость не потому, что ликвидировало ее, а потому, что оно намерено было монополизировать ее для себя, подобно соли или табаку. Воюющее государство позволяет себе любую несправедливость, любое насильственное действие, которое опозорило бы отдельного человека, оно пользуется не только допустимой хитростью, но и сознательной ложью и намеренным обманом по отношению к врагу и притом, похоже, в объемах, превосходящих использованные в предыдущих войнах. Государство требует от своих граждан крайней степени послушания и самопожертвования, однако при этом с помощью чрезмерной секретности и цензуры берет под контроль передачу информации и высказывание мнения, что делает умонастроение интеллектуально подавленных людей беззащитным перед любой неблагоприятной ситуацией и любым пустопорожним слухом. Оно освобождает себя от обязательств и договоров, которыми связало себя с другими государствами, не стесняясь, признается в алчности и тяге к власти, которые индивид из патриотических побуждений обязан одобрить задним числом.

Никто не спорит: государство не имеет возможности отказаться от использования злонамеренных действий, потому что в противном случае понесет ущерб. Даже для отдельного человека соблюдение нравственных норм, отказ от безжалостной борьбы за власть, как правило, очень невыгодны, да и государство только изредка оказывается способным вознаградить индивида за жертвы, которых требовало от него. Не следует также удивляться тому, что ослабление любых нравственных связей между крупными субъектами человечества оказало обратное действие на нравственность отдельных людей, поскольку наша совесть – это не непреклонный судья, приказы которому отдают этики: по своему происхождению она является страхом перед социумом и ничем иным. Там, где сообщество упраздняет осуждение, одновременно больше не подавляется стремление ко злу и люди совершают жестокие, коварные, предательские и грубые деяния, кажущиеся несовместимыми с их культурным уровнем.

Таким образом, гражданин цивилизованного мира, о котором я только что говорил, вправе растеряться в ставшей ему чуждой реальности, которая разрушает его великое отечество, опустошает общечеловеческое достояние, ссорит и унижает его сограждан!

По поводу его разочарования можно сделать всего одно критическое замечание. Строго говоря, оно несправедливо, так как заключается в разрушении одной иллюзии. Иллюзии же даются нам для того, чтобы уберечь нас от чувства неудовольствия, а вместо него предоставить нам возможность насладиться чувством удовольствия. В таком случае мы должны, не жалуясь, смириться с тем, что когда-нибудь они столкнутся с частью реальности, о которую и разобьются.

В ходе этой войны наше разочарование усиливалось дважды: сначала из-за мизерной нравственности государства в области своих внешних сношений, тогда как внутри себя оно действует как охранитель нравственных норм, затем из-за жестокости действий людей, которых в связи с их принадлежностью к наиболее высокой культуре мы не считали способными ни на что подобное.

Начнем со второго пункта и постараемся одной короткой фразой выразить точку зрения, которую собрались критиковать. Как, собственно говоря, представить себе процесс, в результате которого человек достигает более высокой ступени нравственности? Видимо, первый ответ будет таким: он ведь с момента рождения, с самого начала добр и благороден. Этот ответ не должен в данном случае приниматься во внимание. Второй ответ основывается на идее, что в