Юля даже не похолодела — ее парализовало. Это были не ведьмы Холодного острова, ворожеи, это были беспощадные убийцы, кровожадные маньяки. Оба — отец и дочь. И никто, никто, кроме нее, об этом не догадывался…

— Тело будет, а головы — нет, как у курицы за пару часов до обеда, — лающим смехом рассмеялся Матвей. — Побегаешь-побегаешь и хлоп на пол. — Он говорил артистично, потому что уже знал: отступать некуда, все решится здесь и сейчас, и ему нравилась эта игра. В нее он играл с разными людьми уже долгие годы! — Хошь — вари, хошь на рынок неси.

— Я ведь тоже выстрелю, — едва слышно проговорила Юля.

— Может быть, — кивнул Рытвин. — Но сдается мне, что у тебя газовая хлопушка, красавица. А у меня дробь в двух стволах. Фарш из тебя будет. Котлета. Отбивная с кровью.

— Папка, только ты ее в моей спальне не кончай, — кивнула Белка на гостью, — тут ее кровищу-то потом не отмоешь…

— А мы ее в сарайчик отведем, как Варвару.

— И «хрысть», ага?!

От повторного сочного «хрысть» у Юли болью полоснуло желудок. Только бы не потерять сознание, думала она. Тогда конец!

— Верно, Белка. Тебе, красавица, все равно помирать. Вот и подумай, как оно будет лучше. — Матвей Рытвин говорил спокойно и оттого еще более страшно. — Как тебе умирать будет покойнее. Все равно придется, никуда ты не денешься. Или я тебя заколю, чик, и все, или с кишками наружу ползать будешь и просить, чтобы я тебя прикончил. Ты положи пистолет, положи… Мамка с папкой есть у тебя?

— Есть, — тихо проговорила Юля.

— Извиняй, не увидят они тебя больше. Мы тебя на кусочки разрежем и разбросаем по помойкам. Зато умрешь тихо. Думай, красавица.

Юля боялась нажать на спуск, боялась, что против газовой струи ее пистолета вырвется свинец и снесет ей полголовы, вот прямо сейчас и снесет. Так не хотелось погибать! И потом, ловок он был, этот Матвей Рытвин, столько лет уходил от возмездия и даже не скрывался — ездил на велосипеде и у всех под носом ловил себе карасей да окуней! А между делом резал людей. Она боялась нажать на спуск и надеялась на чудо. И он не выстрелит первым, знала Юля, потому что в такое время залп услышит вся улица, спальня окажется в крови, дробь будет повсюду, и ему уже не отвертеться. Он надеется только на то, что приблизится и заколет ее. Как свинку! Тихо все сделает! Но и ножа под рукой у него не было.

— Ничего у вас не выйдет, — собрав силу и волю в кулак, вымолвила Юля. — Я — следователь ФСБ. И полиция знает, где я. У меня корочки в сумке лежат. О вас уже все знают! Ваши карты биты, живодеры.

— И потому ты за слоником пришла, верно? — усмехнулся Рытвин. — За маа-ааленьким слоником. Хе-хе, — мелко усмехнулся он. — За уликой. И для этого ты спектакль нам тут играла, дочурку мою болезную заставила в платья поганые наряжаться, в которых ее мать, стерва, ходила. Да, следователь? А мне так сдается, что ты никто. Сама по себе. Что ты просто кукла, которую мы сейчас распотрошим. А жалко, — покачал он головой, — красивая ты кукла, тобой бы полакомиться, да куда деваться. Придется испортить!

— Ой, придется! — засмеялась Белка и добавила: — Порочная ты! Грязная! В земле тебе самое место!

— Марианна Колосова тоже была грязная? — усмехнулась Юля. — А, Рытвин?

— Марианка с Борькой якшалась, — как ни в чем не бывало ответил он.

— И твоя сестра Рая попросила убить ее, верно? Точно знала, к кому обратиться. А тебе ведь это нравилось! — Рытвин изменился в лице. Издевательская улыбка слетела с его ощеренного рта. Приободренная этим, Юля продолжила: — Это она, Раиса, попросила вырезать ее сердце — или ты сам так решил? Чтобы все на ведьм Холодного острова подумали? А, как оно было?

— А не твоего ума дело, как оно было, — хрипло ответил он.

— А Жанна Садовникова из лагеря археологов?

— И та девка, студентка, еще той шалавой была!

— А с сердцем ее что ты сделал?

— Собакам отдал, — усмехнулся Матвей. — А ты думала, съел я его, да?

— Ну, а женщина в Ульяновске? Десять лет назад, которой ты тоже вырезал сердце? Тоже была шалавой? Или просто понравилось женское сердце держать в своей поганой руке? Ты ведь после этого, урод, вернулся в родное село и залег на дно, а? Десять лет назад. Ну, что скажешь?

Юля возликовала — она угадала! Попала в точку! Казалось, Матвей Рытвин не верил своим ушам. Историю в Ульяновске обычная гостья, если только она не была следователем, никак не могла узнать! Юля решила добить его:

— А может, ты возненавидел женщин с тех самых пор, когда тебя стали одевать как девочку? А? мать твоя, Болтуша? Которой дочку обещали, принцессу, а она аборт сделала и тебя потом родила, урода. Мы всю твою биографию знаем! — уничтожающе бросила гостья. — А над тобой потом сверстники потешались, били, да? А может, и похуже что было?

И вновь она угадала. Что-то страшное из его жизни, что не забывается никогда. Что болит, мучает, не дает жить. Информация почти парализовала Матвея Рытвина. Он непроизвольно отступил на шаг. Мир переворачивался кверху дном. Его жизнь — преступника и маньяка, которую он скрывал, как ему казалось, так удачно, — оказалась как на ладони. Перед всеми! Ведь кого-то эта девчонка да представляла здесь, у него дома, с таким багажом информации?

— Папка, чего она щас сказала-то, а? — Белка тоже хлопала глазами и ничего не понимала. — Ты как девочка одевался? Зачем, папка?

— Твоя фотография — хит сезона, — дерзко усмехнулась Юля. — В белой ночнушке, в светлом парике ты был хорош, Рытвин. Рядом с Раей. То ли мальчик, то ли девочка. Пугало, одним словом. Мы всем управлением над тобой смеялись!

Лютая ненависть к гостье и желание расправиться с ней и опасение, что он чего-то не понимает, боролись в Матвее Рытвине.

— Ну, а как насчет самой первой жертвы, а, Рытвин? — Она старалась быть предельно невозмутимой.

— Какой такой самой первой?

— Двадцать пять лет назад? На танцы она пошла, в клуб, а ты ее подкараулил. Как насчет девушки в красном платье? Чем она провинилась?

Матвей Рытвин нахмурился. Последним вопросом она не смутила — поразила его. Выбила из колеи. Он словно не понимал, о чем идет речь. А потом, подумав, вымолвил:

— Танцевать со мной не захотела, вот чем, — его глаза остекленели — он вспоминал тот страшный день, когда первый раз обернулся зверем. — Я ее к рыбам в ту ночь и отправил…

Держа его на мушке, Юля медленно двинулась к дверям.

— Куда пошла? Стой, — процедил он.

Юля не послушала его. Но шагала как в замедленно кино. Шажок — и пауза, еще шажок…

— И еще я одну фотографию видела, — твердо сказала она. — Старую! Где ты рабочим стоишь на кургане, с археологами. Молодой совсем — едва узнала. В руках у тебя лопата. Уж не потому ли ты туда ходил, на этот курган, и работать туда нанялся, что идол там стоит — каменный кровопийца?