Сара покачала головой в полном отрицании.

— Они отравят нас, порубят на куски и съедят, — сказала она. — Вам, Джон Традескант, может, и повезло, что они предпочли оставить вас в живых. Но они стали нашими врагами с того самого дня, как мы обосновались здесь. Сначала мы торговали с ними, они приносили нам еду и всякие вещи, а мы давали взамен разные дешевые безделушки. Потом мы попытались заставить их прийти и поработать на нас, расчищать землю, вскапывать поля. Но они ленивые и не хотели работать. А когда мы выпороли их, они украли, что могли, и сбежали. После этого Бертрам стреляет в них везде, где только увидит. Они — наши враги. Я не потерплю их рядом.

— Они обладают такими знаниями, которым и нам необходимо научиться, — настаивал Джон. — Обед, что мы ели сегодня, — это еда повхатанов. Вам нужно узнать, как они живут в лесу, для того, чтобы жить здесь самим.

Она покачала головой.

— Я буду жить, как подобает богобоязненной англичанке, и превращу эту землю в новую Англию. И тогда они придут учиться ко мне.

Она на мгновение прикрыла в молитве глаза. Когда же она снова открыла их, ее острый критический взгляд был направлен на Джона.

— Я достала рубаху и пару штанов Бертрама, — сказала она. — Можете взять их как компенсацию за вашу любезность, которую вы оказали нам, постучав в нашу дверь в трудную минуту. Вы же не собираетесь и дальше разгуливать здесь полуголым, как сейчас?

— Так я сейчас живу, — сказал Джон.

— В христианском доме так не живут, — резко ответила она. — Я не могу этого позволить, господин Традескант. Так не подобает. Это разврат, показывать мне себя таким образом. Если бы мой муж был здоров и в своем уме, он бы этого не позволил.

— У меня и в мыслях не было никакого блуда, госпожа Хоберт…

Она указала на одежду, разложенную у очага.

— Тогда оденьтесь, пожалуйста, господин Традескант.

Джон провел у Хобертов целую неделю, снова одетый в английскую одежду, но хотя бы босой. Рубашка натирала ему шею, в штанах было жарко, и они прилипали к ногам. Но он носил их из вежливости к чувствам Сары и чувствовал, что не может оставить ее, пока не выздоровеет Бертрам.

Кризис наступил на третью ночь, и на следующий день Бертрам чувствовал себя настолько лучше, что смог доковылять до реки, опираясь на руку Джона.

Маленькие зеленые ростки табака пробивались сквозь землю на грядках для рассады. Бертрам остановился и оглядел их с таким обожанием, как смотрят на спящих детей.

— Вот мое богатство, Традескант, — сказал он. — Здесь растет мое состояние. Если мы сможем пережить остаток этих холодов, не умрем от голода и не попадем в лапы к дикарям, тогда можно считать, что я своего добился. Я продам урожай на причале в Джеймстауне. Я своими глазами увижу, как это все упакуют и отправят в Англию. И тогда я найму слугу, да что говорить — кучу слуг, и заживу здесь нормальной жизнью.

— Твои слова, да Богу в уши, — сказал Джон.

— Оставайся с нами, — сказал Хоберт. — Оставайся с нами, и у тебя будет своя доля во всем этом, Джон. Сомневаюсь, что я справлюсь без тебя, да и Сара не может все делать сама. Франсис не умеет обращаться с растениями, я боюсь позволить ему даже дотрагиваться до них. Если я заболею, когда придет время для посева, кто будет работать? Оставайся, проследи, чтобы мой табак благополучно добрался до поля.

— Я не могу остаться, — сказал Джон так мягко, как только мог. — У меня в этой стране теперь другая жизнь. Но я еще приду и проверю, все ли с тобой в порядке. Я с радостью приду к тебе и поработаю для тебя. Я высажу твою рассаду и покажу тебе, как повхатаны засевают свои поля продовольственными культурами, чтобы ты никогда больше не голодал.

— Ты вернешься и поможешь мне с посевами табака? Клянешься?

— Клянусь, — сказал Джон.

— Тогда нам не понадобятся продовольственные культуры, — жизнерадостно заявил Хоберт. — Мы купим все, что надо, с того, что я заработаю на табаке. И я обещаю, что мы все сделаем по справедливости. На следующую весну я приду на твой участок и буду работать на тебя, как мы и обещали, а? Как мы всегда говорили друг другу.

На этом Джон расстался с Хобертом и пересек реку как раз над порогами, где можно было прыгать с валуна на валун в быстро мчащемся потоке. На другой стороне реки он стащил с себя дареные штаны и рубаху, свернул их и запрятал в развилке сучьев. Это напомнило ему детство Сакаханны и ее попытку жить в двух мирах. В Джеймстауне она носила длинное платье, а иногда и шляпку, но, как только возвращалась в свой лес, она надевала свой кожаный передничек и больше ничего.

Воздух приятно обвевал кожу, обнаженным он чувствовал себя больше мужчиной, чем в штанах. Он потянулся всем телом, как будто освободился от большего стеснения, нежели полотняная рубаха, и охотничьей трусцой повхатанов направился домой.

Сакаханна встретила его со сдержанной вежливостью глубоко оскорбленной жены. Джон не пытался объясниться или извиниться, пока они не оказались наконец одни на спальных нарах. В темноте дома тихое дыхание обоих детей означало, что они уснули.

— Я не мог вернуться тогда, когда обещал, — сказал он ее гладкой обнаженной спине. — Бертрам был болен, его жена голодна, а их раб не знал, что делать.

Она ничего не сказала и не повернулась к нему.

— Я остался, чтобы накормить голодную женщину и ухаживать за больным, — сказал Джон. — Когда я показал ей, как добывать еду, а ему стало лучше, я сразу же ушел, как только смог.

Он ждал.

— Ты хотела бы, чтобы я бросил их умирать?

Наконец она повернулась к нему.

— Лучше сейчас и по их собственной вине, чем позже, — просто сказала она.

Джон задохнулся от потрясения, когда смысл ее слов дошел до него.

— Ты говоришь как бессердечная женщина, — запротестовал он.

Она пожала плечами, будто ее мало волновало, думал он о ней как о бессердечной женщине или как о доброй.

Потом она снова повернулась к нему спиной и уснула.

Весна 1644 года, Виргиния

Джон не возвращался на участок Хоберта целый месяц. Он охотился с Аттоном и другими воинами, он жил как повхатан. Но между ним и Сакаханной возникла холодность, которую не могла скрыть рутина обыденной жизни.

Когда он решил, что настало время для посадки табака для Хоберта, он поговорил с Аттоном, а не с Сакаханной.

— Мой друг, который болел, нуждается во мне, чтобы посадить свой табак. Я должен пойти и помочь ему сейчас.

— Тогда иди, Орел. — Голос Аттона не предлагал никакой помощи.

— Сакаханна рассердится, если я пойду.

— Тогда оставайся.

— Я не прошу о помощи…

— А я и не собираюсь помогать.