Годвин, у которого кружилась голова и все расплывалось перед глазами, шевельнул тело. Оно соскользнуло с камня и плюхнулось на спину. Лица у него не было. Желудок Годвина взбунтовался, но он подавил бунт. На лице Худа кровь смешалась с грязью. Удар разбитой бутылкой пришелся ему под глаз.

— Ты мне жизнь спас, — сказал Худ. — Зовите смерть, спускайте псов войны, как сказал бард, или что-то в этом смысле. Нынче ночью ты неплохо потрудился. Теперь ты наш.

— Чей? Господи, я же его убил.

— Один из псов войны. Конечно, за правое дело.

— Это убийство.

Годвин стер с глаз капли дождя. Он начал осознавать. Редкие вспышки зарниц очерчивали низкие крыши, силуэты труб.

— Мы сейчас убили двух человек.

— Нам известно, что они убили по меньшей мере двоих. Мы знаем, что они сделали с Клотильдой. Мы сделали очень достойное дело.

Худ осмотрел тело Жака. Одной рукой он поднял заступ, другой вытер лицо.

— Макс, мы их убили!

— Чушь, старик. Мы их казнили. Огромная разница. Мы послужили орудием справедливого, хотя и мстительного бога. Если тебе от этого легче.

Он начал возиться с заступом.

— И больше я не хочу ничего слушать. Не так давно ты считал меня трусливым ублюдком потому, что я этого не сделал. Ну вот, теперь это сделано. Время было выбрано правильно, они задели нашего человека. Мы предъявили им счет.

Он копал, вгоняя лопату ногой, как садовник на цветочной клумбе. Годвин подошел ближе, и Худ поднял заступ. На лопате лежала голова Жака с открытыми глазами.

— Все равно голова у него была, считай, отдельно. Надо, видишь ли, чтобы сообщение дошло до кого следует. Таким вещам, насчет символов, учишься в пустыне.

Он скинул голову в тачку. Она упала с глухим стуком и всплеском. Они вдвоем долго возились, взваливая на тачку два трупа. Грязь липла ко всему: к их ботинкам, к телам, словно кладбище предъявляло на них свои права. Наконец оба трупа оказались на тачке. Голова скатилась в лужу. Худ указал на нее и остановился, ожидая. Годвин поднял голову за правое ухо и втиснул между телами. Шея, оставшаяся без головы, темнела черной дырой. Худ натянул на кровавое мясо мундир. Они, сменяясь, катили тачку по узким улицам. Дождь лил все сильней. Четыре часа утра, всех загнало под крышу. Водостоки переполнены. Тачка весила тонну. Деревянные ручки проскальзывали в грязных мокрых ладонях. В голове у Годвина было легко и пусто.

Худ остановился, кивнул в сторону короткого переулка.

В его дальнем конце горел сквозь ливень голубой свет.

Они прокатили тачку мимо того места, где бросили умирать старого пьянчугу.

Они вдвоем свалили фликов под голубым фонарем.

— Убийство никогда не бывает просто убийством.

Отходя с Годвином в тень, Худ положил руку ему на плечо.

— Убийство всегда совершается за что-то. Мир состоит из символов, Роджер. Вот сегодня… Возьмем Сциллу с ее матерью и отцом, и Сакко и Ванцетти, и Клотильду, Жака, Анри… Вся эта ночь была символом. Когда-нибудь ты прочитаешь историю своей жизни в символах. Меня этому научил Лоуренс. Это правда.

Ни один из них не оглянулся на груду тел под дождем. Голова немного откатилась в сторону, и любопытствующая кошка подбиралась к ней из темноты, презрев дождь ради исследования столь примечательного объекта. Но ни Годвин, ни Худ этого не видели.

— Чувствуешь себя нормально?

Годвин кивнул:

— Все в порядке.

— Доброе убийство часто оказывает такое действие. Примитивное чувство, понятно, но временами полезно для души. Как-никак, мы и есть шайка дикарей.

Роджеру понадобилась бездна времени, чтобы принять правду о соучастии в убийстве двух фликов. Он ощупью пробирался по неизведанным дебрям вины и страха, не мог ни есть, ни спать, ни встречаться с людьми, забился на несколько дней в нору, обдумывая все, что случилось в ту ночь, припоминая каждую подробность. Но подробности не вспоминались — нет, вранье, он отчетливо видел перед собой застывший глаз, перемазанный грязью, уставившийся на него, тусклый и мертвый, как дохлая рыбина. Чей глаз? Какая разница!

Полиция, естественно, стремилась раскрыть убийство двух своих людей, хотя особой любви к покойным никто не испытывал. Всех постоянных обитателей и посетителей квартала допросили. В их число попали и Клайд с Годвином, и Макс Худ, и все, с кем они хоть раз раскланялись в барах и ресторанах. Годвин лгал как мог убедительно. Нет, он их не видел, да, они с Максом Худом были по соседству, да, они знакомы с проституткой Клотильдой, да, Годвин более чем просто знаком, да, она была сильно избита, нет, он не знает кем, нет, он не знал, что она была ранее в связи с одним из фликов и так далее и так далее. Он старался не усложнять. Старательно создавал впечатление простого американца из Айовы, простодушного парня, хотя продать этот образ было не легко. В полиции знали, что он газетчик и не дурак. Но свидетелей убийства не было, а если и были, то молчали. Смерть подонков обрадовала всех. Через неделю следствие начало затухать само собой. Жизнь в квартале стала лучше. Так говорили все в один голос.

Но Роджер Годвин все еще видел перед собой уставившийся на него из тачки глаз, все еще просыпался по ночам и лежал в духоте, гадая, что же с ним стряслось, что он стал участником кровопролития.

Он обратился к Максу Худу, невозмутимо спокойному, уже занятому планами на осень. Он затеял проехаться на мотоцикле через Альпы, но еще не был уверен, что это получится. Лето подходило к концу. В воздухе висела неуловимая легкая грусть. А Роджера Годвина грызли изнутри смешанные чувства: вина, страх и паника.

Они с Максом Худом вышли под вечер прогуляться вдоль Сены. Полиция уже угомонилась с расспросами. Они перебирали книги и гравюры на лотках, потом остановились, глядя на течение реки перед Нотр-Дамом.

— Все с тобой в порядке, — сказал Худ. — То, что случилось, тебя задело, но не говори мне, что жалеешь о сделанном. Я прав?

Годвин покачал головой:

— Оба были подлые ублюдки. Я рад, что мы их убили. Но я перестал спать, все думаю о них — будто слышу их, и какими они были тяжелыми и мокрыми, когда мы их переворачивали, и не знаю, промокли они от дождя или от крови. Я чувствую запах крови.

— Но не жалеешь.

— Не жалею. Кто-то должен был это сделать.

— Остальное пройдет. Почти у всех проходит. Когда доходит до убийства, желательно иметь личные причины… Вот почему война — пустое дело. Порядочные ребята бессмысленно убивают друг друга. А эти — наши — получили то, на что напрашивались. — Он обхватил Годвина за плечи. — Держись веселей. Это вроде африканских кровавых обрядов, я видел такие в пустыне. Чтобы стать мужчиной, ты должен убить человека. Я, надо сказать, слишком большую часть жизни провел среди дикарей.