— Мог бы всего этого и не говорить, приятель. Мне нужна помощь, а не советы.

— Вот черти! Я и так уж помогал вам больше, чем следовало бы.

Годвин мгновенно пожалел о своих словах, но и слушать выговоры от Клайда Расмуссена…

— И ты мог бы мне не говорить, что нужна моя помощь. Ты уже получил от меня помощь, мой друг. Я не обязан помогать вам и в следующей главе этого безумного романа.

— Значит, так ты на это смотришь, да?

— Я считаю, что брать ее в Нью-Йорк — сумасшествие, сумасшествие даже думать о таком.

— А я думал, ты мой друг… наш друг.

— Так и есть, и я пытаюсь дать тебе добрый совет.

— А ты не дурак, да? Знаешь, что я думаю, приятель? Я думаю, ты хочешь, чтоб она осталась здесь с тобой… Ты сам в нее втюрился! — Взгляд его стал жестким, лицо побелело.

— Знаешь, Клайд, мне плевать, что ты там думаешь. Ты нахлестался абсента и не в своем уме, и…

Клайд выбросил вперед правую руку, стараясь попасть Годвину в голову. Тот перехватил ее, как летящий мяч, и отбил вниз.

— Не пытайся откусить больше, чем можешь проглотить. Это честное предупреждение, Клайд. Поверь, не стоит тебе со мной драться.

Клайд опустил глаза, потер руку.

— Господи, Роджер, какой же ты, оказывается, сукин сын…

— Ты не понимаешь, что говоришь. Увидимся завтра.

Годвин повернулся к Клайду спиной и ушел.

Он прошел уже квартал, когда услышал, как Клайд Расмуссен, его первый парижский друг, кричит ему вслед сквозь влажный ветер, зашелестевший листвой:

— Годвин… ты сукин сын… знаешь? Годвин… ты подлый предатель, ублюдок… Годвин…

Удар грома заглушил остальное.

Обидные выкрики все еще звучали у него в ушах, когда он вернулся к гостям и отыскал Свейна, обливающегося потом, как жареный поросенок — жиром. Тот через всю комнату замахал ему рукой:

— Надо идти, вокруг американского посольства все дьяволы ада собрались. Лягушатники разбушевались! Горячий они народ. — Он так и лучился восторгом. — Строят баррикады. Я уже послал фотографа. Идем туда.

— Из-за Сакко и Ванцетти? — спросил Годвин, вслед за ним устремляясь на улицу.

— Да уж ясно, не из-за Бэйба Руфа, сынок, — отозвался Свейн. — Надо найти такси… а вот и Худ, он уже нашел, он едет с нами.

Два с половиной часа спустя, сами на грани срыва после истеричной толпы вокруг посольства, все трое вернулись в свой квартал, на террасу неприметного кафе, с которой, немного вытянув шею, можно было увидеть вход в клуб «Толедо». Они пили холодное пиво, и Годвин никак не мог унять сердцебиение. Ему словно впрыснули что-то, лишившее его равновесия.

Они взмокли, задыхались, ноги еще дрожали после бега. Повсюду, куда ни глянь, бурлили и выплескивались высокие чувства, негодование и ярость горожан, подогретые винными парами. Хладнокровные обычно люди выражали свое негодование совершенной за океаном несправедливостью, и, не успеешь оглянуться, они, сами не понимая, как это с ними случилось, уже вопили и искали, кому бы врезать.

Пока Годвин со Свейном и фотографом сидели на террасе, наконец-то пошел дождь — промочил их столик и волосы, застучал по мостовой, собираясь в лужицы, — теплый мутный дождь, но все же дождь, и все мгновенно изменилось. Голоса и до того звучали напряженно, а с первыми каплями дождя поднялся шум, на углу завели музыку пара трубачей с барабанщиком, кто-то в толпе на террасе принялся плясать, выкрикивая в такт, на той стороне улицы плясунов поддержали, и скоро вся улица заплясала, и танец разливался все шире, словно дождь подгонял в круг все новых танцоров.

Музыка играла все громче, и Годвина подхватило и вынесло на улицу вопящим и подпевающим оркестру потоком. Худ стоял на углу бесстрастным наблюдателем, а Свейн смеялся в кругу хорошеньких девушек, поющих и задирающих юбки в танце.

Кажется, Худ остался единственным, кто не принимал участия в веселье. Он думал о другом. Может быть, был сердит на Эсми. Может быть, влюблен в Сциллу. Может быть, Клайд не ошибся, и Макс начал подозревать, что происходит между Клайдом и Сциллой. Годвин следил за ним, тщетно гадая, что скрывает это замкнутое, словно вырезанное из камня лицо. Мысли его были заняты Максом Худом и его тайнами, когда он краем глаза заметил что-то, неуместное на этой улице.

В тени на углу стояла женщина. Она прислонилась к дереву, прикрывая рукой лицо. На ней была только бледно-голубая комбинация. Она цеплялась за ствол платана, диким взглядом уставившись на веселье. Ему показалось сперва, что по лицу у нее размазалась помада. Но красного было слишком много. И в волосах, и на груди, и на комбинации, и никто не обращал на нее внимания. Она была вся в крови. Дождь заливал одинокую несчастную фигурку, и кровь стекала по телу, как тающий воск.

Это была Клотильда.

Они отвели ее к Годвину, потому что в его квартире горячее водоснабжение редко прерывалось, к тому же она сказала, что боится возвращаться в свою комнату. Губы у нее раздулись, были рассечены, на щеке с меткой расплылся синяк и кожа была ссажена до мяса. Ей трудно было говорить. Передний зуб шатался, и она прикусила язык. Кровь была и между ногами, и перемычка трусиков была порвана и вся в пятнах. Годвин осторожно раздел и выкупал ее. Она безропотно легла в ванну, только иногда постанывала от боли, и тогда она наклонялся к ней, целовал ее волосы и нашептывал что-то.

Свейн остановился в стороне от дверей ванной — воплощение джентльмена.

— Роджер, ей нужно к доктору. Без глупостей. Я знаю одного хорошего на рю де Ренне. Он придет.

Годвин помог ей выбраться из ванны и бережно вытер полотенцем. В открытое окно вплывали звуки уличного веселья. Рокотал гром, дождь заливал подоконник. Он завернул ее в халат и отвел в постель. Вокруг глаз у нее разлились лилово-черные синяки, веки заплыли. Он помог ей лечь и беспомощно смотрел, как она сворачивается клубочком, подтянув колени к груди.

Макс Худ курил у окна, глядя вниз. Когда она улеглась, он медленно повернулся и подошел, встал рядом. Протянул руку и осторожно развернул к себе ее лицо. В щелки между веками пробивались слезы. Годвин встал на колени, взял ее за руку.

— Кто-то, — сказал Худ, — знал, что делает.

Годвин поднял голову:

— Как это понимать?

— Тот, кто так ее отделал, был не просто клиент. Верно, Клотильда?

Она чуть заметно кивнула.

— Вы закончили с клиентом, — сказал Макс. — Остались одна… Что потом?

Она покачала головой, тронула рассеченную губу, невнятно пробормотала. Глаза, как прорези в подушке. Годвин пока не мог думать ни о чем, кроме того, как ей больно. Он повернул вентилятор на бюро так, чтобы ей дуло в лицо.

Худ спокойно настаивал:

— Это очень важно, Клотильда. Это не клиент…