– Я все поняла. Больше этого не повторится. – И Либби отступила к двери, с радостью препоручая свою младшую сестренку обеспокоенной матери.

Элайна ласково отвела назад волосы с лица Лофтон и поцеловала ее в лоб:

– Господи, как же я счастлива, что ты жива.

– Прости меня, мам, – отозвалась Лофтон тихим, полным раскаяния голосом.

– Спасибо тебе, – обернулась Элайна к Либби.

– Да не за что.

– Мы сможем чуть попозже поговорить?

– Разумеется.

На этом Либби с Коултоном вышли в коридор, закрыв за собой дверь.

– Здравствуй, любящее семейство, – вздохнула она.

– Элайна пока что здесь побудет. Я написал Джинджер, и она уже тебя ждет.

У Либби стеснило грудь.

– Я говорю, лучше выждать месяцев пять-шесть. Не хочу раньше времени на что-то надеяться.

Коултон провел ее к лифту и нажал кнопку вниз. Вышли они на первом этаже, где их уже поджидала Джинджер. Она препроводила их обоих в смотровую.

– Ну что, Либби? Как самочувствие?

– Да вот, немножко беременна. Хотя это, наверно, ненадолго.

Джинджер устремила взгляд мимо нее на брата, и в глазах у нее читался вопрос.

– Коултон мне сказал иное.

– Я уже потеряла три беременности. – Как бы ни хотелось ей надеяться на рождение этого ребенка, Либби уже не осмеливалась на надежду.

– Ну, что ж, почему бы нам все же не сделать кое-какие быстрые анализы и не посмотреть, как у тебя все идет, – предложила Джинджер. – Каждая беременность протекает по-своему, и никогда заранее не угадаешь, что будет дальше. Тут раз на раз не приходится.

– Я хочу слышать, что скажет Джинджер, – подал голос Коултон.

Джинджер внимательно вгляделась в брата, и добродушно-насмешливая улыбка осветила ее лицо.

– Ты не возражаешь, если Коултон будет присутствовать?

– Нет, конечно. Почему бы и нет.

* * *

Необходимые анализы заняли всего несколько минут. Либби при этом лежала на больничной каталке, а Коултон сидел на стуле рядом с ней. Затем Джинджер сделала несколько пометок на планшете и вновь переключила внимание на Либби.

– Либби, ты и в самом деле беременна.

Слезы вмиг наполнили ее глаза и покатились по щекам. Либби уставилась в отделанный белой плиткой потолок, пытаясь отогнать ощущение счастья и надежды.

– У нас в больнице есть первоклассный доктор, который ведет беременности с самым высоким риском, – сказала Джинджер.

Коултон поднялся со стула и встал рядом с Либби. Во взгляде у него явственно читалось: «Мы все преодолеем!» – что показалось Либби, конечно, очень трогательным, но все ж таки наивным.

– Не надо, – обронила она.

– Чего?

– Думать, будто все получится.

– Я и не думаю.

– Думаешь.

– Либби, – вмешалась в их разговор Джинджер, – тебе предстоит долгий и нелегкий путь. И знай, что ты на этом пути не одна.

Она, несомненно, будет делать все, что только необходимо для успешного протекания беременности, – но только не надеяться на благополучный исход. Она не станет ни составлять списки необходимых вещей для новорожденного, ни присматривать розовую, или голубую, или желтую краску для детской.

Мобильник у Коултона пискнул сообщением.

– Элайна уже здесь, внизу, и хочет тебя видеть.

– Да, конечно. Пусть войдет.

Через пару мгновений занавеска метнулась в сторону, и Элайна быстрым шагом подошла к ее каталке. Она не отвела Либби волосы с лица и не поцеловала в лоб, как Лофтон, – однако она все же сюда пришла. И на лице у нее была не меньшая тревога.

– Что с тобой? – спросила Элайна.

– Немножко беременна.

– Правда?! – Лицо Элайны озарилось приятным волнением.

– Вот только вот не надо при мне так радоваться! Еще слишком рано, можешь мне поверить.

Элайна ласково взяла ее руку в свои ладони.

– Можно, я хоть чуточку порадуюсь, если обещаю этого не проявлять?

– Хорошо. И Коултона с Джинджер это тоже касается. Не надо никаких победных плясок. – Прочистив горло, Либби села, изо всех сил стараясь не обращать внимания на исключительно плохо скрываемые счастливые улыбки остальных. – Как там Лофтон?

– У нее жестокое похмелье, – отозвалась Элайна. – И поделом ей.

– Она переживала, что ты ее больше не любишь, – сказала Либби. – Думает, что вместо нее теперь я.

– Невозможно заменить одно дитя другим, – возразила Элайна. – И ты сама уже это знаешь.

Элайна была права. Даже если ей и удастся доходить с этим ребенком до срока, она никогда не забудет тех троих, которых она некогда носила, которых любила и, увы, потеряла.

– Ты не можешь взять и передать мне Вудмонт. Она всегда хотела, чтобы поместье перешло к ней.

– Лофтон сама не знает, чего хочет, – возразила Элайна. – Если я передам ей поместье, то она тут же утратит к нему всякий интерес, поскольку это не сидит у нее в крови. Она не видит Вудмонт так, как видим мы с тобою. Я люблю Лофтон, но ей еще надо немного повзрослеть, прежде чем она готова будет принять на себя такую ответственность.

– Дай ей время вообще прийти в себя. Очень трудно бывает, когда привычный тебе мир внезапно оказывается совсем не таким, как ты всегда его представлял. Однажды она повзрослеет и, как и я, прочувствует, что Вудмонт – это ее дом. Передай ей половину имения.

Элайна внимательно выслушала ее.

– Я оставлю тебе пятьдесят один процент. И если тебе захочется отдать Лофтон один процент, когда ей стукнет хотя бы полтинник, то это будет твое право. Нравится это кому-то или нет, но вы сестры, и вам обеим придется с этим считаться.

Сэйди

В Рождественский сочельник Сэйди произвела на свет девочку. Схватки продолжались несколько часов, и случались минуты, когда Сэйди казалось, что это дитя буквально разорвет ее надвое. Мать хотела было послать соседку за врачом, однако Сэйди умолила ее этого не делать. Меньше всего ей хотелось бы сейчас помощи от доктора Картера.

Наконец крохотное шестифунтовое[12] создание сумело оторваться от ее тела и вывалилось на залитый кровью матрас. Девочка была тощенькой и морщинистой, с губами синеватого оттенка. Мать Сэйди обтерла лицо и тельце новорожденной, бережно завернула ее в маленькое одеяло. Она хотела было передать младенца в руки дочери, но Сэйди не в силах была даже смотреть на ребенка.