Многочисленные влиятельные представители такого позитивистского прагматизма подвизались в политических, общественно-просветительских или культурных сферах. Многие из них учились в Варшавской главной школе, которая за короткое время своего существования превратилась в кузницу кадров позитивизма. Прежде всего здесь следует назвать имена адвоката, правоведа, публициста Адольфа Сулиговского и писателя, историка, главного редактора еженедельника Prawda Александра Свентоховского490. Именно эта среда адвокатов, публицистов, писателей и ученых, включавшая таких влиятельных людей, как Болеслав Прус, Генрик Сенкевич или Ян Бодуэн де Куртенэ, наиболее активно отстаивала позитивистские позиции. Заметки Болеслава Пруса в таких печатных органах, как Kurier Warszawski или Nowiny, воспринимались современниками в качестве позитивистских манифестов, указывающих направление дальнейшего движения491.

Все позитивисты стремились к культурному, научному и экономическому развитию Царства Польского под знаком политического прагматизма. Одной из центральных тем, которыми они занимались, была стремительная трансформация Варшавы, проявившаяся в форме «жилищного вопроса», а также социальных, моральных и санитарно-гигиенических проблем городских низов. Здесь особенно выдающуюся роль играл Адольф Сулиговский, который уже в 1889 году написал записку, где указал на огромный подрывной потенциал жилищного вопроса и на связь между нехваткой жилья, ужасающими санитарно-гигиеническими условиями, высокой смертностью и скрытой опасностью эпидемий492. Из сказанного видно, что и в Варшаве вторая половина XIX века была временем наивысшего подъема гигиенистского движения и медикализации дискурсов о проблемах общества. Формировавшееся в столице Царства Польского гражданское общество, находясь под влиянием идей позитивизма, сделало местное Гигиеническое общество (Warszawskie Towarzystwo Higieniczne) одним из центральных институциональных локусов своей самоорганизации. У этого общества имелся собственный печатный орган – журнал Zdrowie, и посредством многочисленных публикаций в нем оно принимало самое живое участие в дискуссиях по проблемам, связанным с быстрым ростом городов, жилищно-бытовой гигиеной и новыми принципами гигиены тела. Варшава, где состоялись в 1887 и 1896 годах две крупные тематические выставки, стала лидером гигиенического движения в Российской империи. Эти выставки, пользовавшиеся необычайным успехом, проходили в Уяздовском парке – месте, символическом с точки зрения санитарно-гигиенического оздоровления города. По данным организаторов, выставку 1887 года посетило до 100 тыс. человек, а в 1896 году было 140 тыс. гостей, купивших билеты, плюс 100 тыс., посетивших экспозицию бесплатно.

Однако все эти действия формирующегося и начинающего заявлять о себе гражданского общества были возможны только в тех зонах свободы, которые предоставляла царская администрация. Приходилось либо придерживаться правовых рамок – соблюдать требования регистрации организаций и получения разрешений на мероприятия, – либо переходить в нелегальную сферу. Поэтому постоянные контакты с инстанциями царской администрации, уполномоченными принимать соответствующие решения, были частью повседневной рутины любой общественной организации. В конце XIX века, в периоды расцвета как позитивизма, так и фракции «согласия», между угодовцами и позитивистами с одной стороны и государственными чиновниками – с другой было необычайно оживленное общение, хотя точки соприкосновения все же отчасти различались и истолкования происходящего тоже не совпадали.

Коммуникация между российским генерал-губернатором и активистами этих двух движений протекала отнюдь не бесконфликтно и в том, что касалось вопросов управления городом. Это было вызвано тем, что даже частности управленческой практики или социальные проблемы Варшавы тут же связывались с «большими вопросами» – такими, как положение Польши в империи или участие общества в делах государства. То была, говоря в целом, очень бурная история сотрудничества и конфликта, зачастую тесно соседствовавших друг с другом.

Снова и снова в этой истории становились видны границы сотрудничества между имперскими чиновниками и представителями польского общества. Это было особенно характерно для первых лет после разгрома Январского восстания 1863 года. При наместнике Ф. Ф. Берге и генерал-губернаторе П. Е. Коцебу царило строгое разделение между петербургскими победителями и побежденными варшавянами и общения через «линию фронта» между ними почти не происходило. Заметная разрядка напряженности и готовность к диалогу были характерны только для периода правления либерального генерал-губернатора Петра Альбединского, который встретил большую поддержку с польской стороны, когда осуществлял свои реформы в области городского самоуправления493. Гурко же, занимавший пост генерал-губернатора с 1883 по 1894 год, не скрывал своего презрения к польскому обществу вообще и к той его части, которая в принципе была готова к сотрудничеству с имперскими властями. Десятилетие его правления по праву считается одним из самых сложных этапов в истории российско-польских отношений между 1864 и 1914 годами на этом высшем уровне администрации Царства Польского.

Тот факт, что 1880‐е годы были тем не менее временем расцвета варшавского позитивизма, указывает на силу этого движения, которое, даже в условиях диктата Гурко, в принципе признавало необходимость общаться с имперской бюрократией. Осознание такой необходимости не означало капитуляции перед русскими (в которой позитивистов обвиняли тогда их противники): это была осуществленная позитивистами – с полным сознанием собственных сил и возможностей – формулировка своих позиций, которые при определенных условиях позволяли сотрудничать с официальными инстанциями. И не случайно общение на уровне городской администрации стало особенно интенсивным именно тогда, когда магистрат, возглавляемый Сократом Старынкевичем, продемонстрировал готовность допустить поляков к участию в принятии некоторых – важных для города – решений494.

Но даже после того, как Иосиф Гурко был отозван, коммуникация между царскими чиновниками и представителями местного населения оставалась нестабильной. Например, Имеретинский неоднократно запрещал публичные выступления таких влиятельных польских деятелей, как Адольф Сулиговский, Александр Свентоховский или маркиз Зыгмунт Велёпольский, ссылаясь на то, что в своих речах или лекциях они слишком сильно подчеркивают «польскую самобытность», тем самым желая подчеркнуть разницу между Царством Польским и империей495. Всякий раз, когда властям казалось, что звучит этот опасный топос, от толерантности генерал-губернаторов не оставалось и следа. Так, в 1908 году торжество в честь сорокалетия деятельности ученого, поэта, публициста и истового позитивиста Александра Свентоховского переросло в нечто большее, когда организаторы, пригласив делегатов от крестьянства, собрались чествовать, как показалось русским чиновникам, единство польского народа и его отличительные национальные особенности. Генерал-губернатор, заявив, что планируется демонстрация «польской обособленности», запретил вообще любые торжества496.