Мне нужно с ней поговорить. Инстинкт подсказывал ехать к Джесс, хватать ее в охапку и нести прочь от этого безумия. Увезти ее в нашу хижину и не выпускать, пока мы все между собой не уладим. Я хотел, чтобы Джесс снова смотрела на меня с доверием. И никогда – с болью.

Но сперва нужно придумать план.

– Хочешь, чтобы мы высадили тебя у дома Джесс?

Я взглянул в зеркало на самого старшего нашего брата и покачал головой.

– Да почему нет, черт побери?!

Я стиснул руль, сделал каменное лицо и ничего не ответил.

– Я согласен с Джетро, – подал голос Клетус.

– Я тоже, – поддержал Бо.

Джетро не унимался, несмотря на мое молчание:

– Эта женщина тебя любит. Я видел, как она на тебя посмотрела, когда мы вошли. Я видел страх в ее глазах, когда ты вызвался, чтобы тебя порезали.

Я отрицательно покачал головой:

– У меня нет плана. У меня ничего нет. Мне нужно сперва все продумать, понять…

– Вот в этом твоя проблема, – перебил Джетро.

– У меня нет проблемы.

– Есть, есть. Ты вечно планируешь и ни черта не делаешь, выжидаешь стопроцентной гарантии. Ты любишь эту женщину – так иди и добивайся ее, Дуэйн, а не жди подходящего момента…

– Кто бы говорил, – вставил Бо.

– Заткнись, Бо, не обо мне речь. – Джетро повернулся и добавил: – Она любит тебя всем сердцем, можешь поверить моему опыту. Не жди, пока любовь остынет. Куй железо, пока горячо.

* * *

Ближе к полуночи я готов был бросать камни в окна дома шерифа Джеймса. В смысле, в окно его дочери, и скорее мелкие камушки. Я не пытался бить им стекла – только хотел, чтобы Джесс меня впустила.

Я не знал, что делаю, и безрассудство было мне в новинку. У меня не было продуманного плана, я рисковал усугубить нынешнее положение в тысячу раз, но Джетро с такой настойчивостью призывал не ждать, пока любовь остынет, что это нашло отклик в моей душе.

Редкий перл мудрости от Джетро в сочетании с возбуждением, походившим на странную ревность, заставили меня принять второе спонтанное решение за месяц (первым было увести Джессику Джеймс за кулисы в городском клубе).

К дому шерифа я подбежал без продуманной стратегии, без уверенности, что все получится, зная лишь одно: мне нужно увидеть Джесс. Я должен объясниться, прежде чем она снова заснет с обидой на меня и решит, что я отталкивал ее слишком часто, чтобы заслужить прощение.

Я бросил три камушка в окно на втором этаже, потом еще два. Джесс не показывалась, и я запустил еще два, борясь с сомнениями и поглядывая на росшую рядом здоровенную ель, соображая, как по ней забраться, не убившись. Наконец в комнате зажегся свет. Меня охватило облегчение, когда Джесс открыла окно.

Она высунула голову – длинные светлые волосы свесились с одного плеча – и оглядела карниз крыши.

Не давая себе времени на размышления, я прошептал:

– Джесс! Внизу!

Было видно, что она вглядывается в мою сторону, но, должно быть, не видит меня в темноте.

– Дуэйн, это ты, что ли?

– Да!

Ее взгляд метался по темному двору. Я снова поглядел на могучую ель и решил рискнуть.

– Ты где?

– Поднимаюсь!

– Что?!

Я не ответил, потому что уже лез по стволу. Оказалось, что это не елка, а гемлок, да еще и выросший раздвоенной вилкой. Я смог вскарабкаться между стволами без помощи ног. К счастью, чуть ниже окна отходил горизонтальный толстый сук.

– Господи! – с ужасом в голосе прошептала Джесс. – Только не говори, что ты лезешь по дереву!

– Тише ты, я почти долез.

– Дуэйн Уинстон, ты самый сумасшедший из всех, кого я знаю…

По-моему, последние слова не предназначались для моих ушей, но я расслышал и невольно улыбнулся. В душе появилась надежда, потому что вместе с негодованием в ее голосе прозвучала любовь.

Я забрался на следующую ветку, хотя не был уверен, что она меня выдержит. Когда я выпрямился, ветка треснула, отчего Джесс испуганно пискнула. Я рассмеялся.

– Ты еще и смеешься? – возмутилась она. – Смеется он, надо же! И это после того, что сегодня случилось! Ты единственный человек на Земле, кто станет смеяться, рискуя сломать себе шею! Даже дети знают, что по хвойным деревьям лазить опасно, у них ветки хрупкие…

Под эту тираду я ступил на край крыши и осторожно двинулся к окну. Джесс продолжала возмущаться, когда я пробрался к ней в комнату, стараясь идти как можно тише.

– …вечно какой-то нездоровый азарт, риск на грани фола, ты же так убьешься или я сама тебя убью, чтоб не мучиться! Ты вообще ни о чем не думаешь…

Я прикрыл за собой окно и огляделся. Дойдя до выключателя, я зажег свет и вернулся к Джесс. Она стояла, уперевшись руками в бока; асимметричная складка губ была еще заметнее, когда она хмурилась.

Джесс продолжала что-то говорить о медицинской страховке – дескать, она надеется, что у меня дорогой хороший полис, и тогда я ее поцеловал, чтобы заставить замолчать. А еще потому, что мне было необходимо ее поцеловать. Мне требовалось убедиться, что с ней все в порядке, что она цела и невредима. Мне нужно было почувствовать ее тело, биение ее сердца рядом с моим.

Мне ее не хватало. О, как мне ее не хватало!

Через мгновение Джесс оправилась от удивления и ответила на поцелуй. Мои пальцы скользнули под ее ночную сорочку – шелковую, на пуговках, а пальчики Джесс мяли мой свитер.

Какое наслаждение было гладить ее нежную кожу, ощущая изгибы тела! Джесс точно загоралась везде, где я прикасался, а мне требовалось прикоснуться к ней везде.

Мне нравился вкус ее губ и реакция на ласку, словно Джесс не могла думать ни о чем другом.

Но вскоре она напряглась, словно спохватившись, оттолкнула меня и кинулась в другой конец комнаты – так, что между нами оказалась кровать. Прикрыв рот тыльной стороной руки, Джесс уставилась на меня.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, сделав движение, будто готова выбежать в коридор.

Я не подготовился к хитроумной беседе, поэтому выдавил:

– Мы не закончили наш разговор.

– Когда?

– Ну, тогда.

– Когда – тогда? Когда ты оставил меня одну в лесном домике? – Джесс приподняла подбородок, будто ей было больно вспоминать, как я тогда ушел. – Или когда мы попались в ловушку в байкерском притоне?

От упоминания о нашей лесной хижине у меня заныло в груди, но при мысли об опасности, которой Джесс из-за меня подвергалась в «Драконе», кровь застыла в жилах и пульсировала резкими, болезненными толчками.

– Оба раза, – выдавил я, нещадно себя коря.