— Финоллиумыл руки. Так? — предположил негодяй, все больше свирепея.

— Все гораздопроще и гораздо сложнее. Финолли тебе больше не поможет, ни сейчас, ни вбудущем.

— Можешь тымне толком сказать, в чем дело? — Характерный хриплый голос Антониносовсем зашелся от ярости.

— ВирджилиоФинолли мертв. Он выбросился из окна прошлым летом.

— Самоубийство, —язвительно прошептал Антонино, ни на минуту не сомневаясь, что такова лишьофициальная версия.

— Он был вглубокой депрессии. В его доме обнаружили целую аптеку успокоительных,снотворных и антидепрессантов, — сообщил адвокат. — Кто он,собственно, такой, этот Финолли, вернее, кем он был? — спросил он.

— Он былвлиятельным человеком. Во всяком случае, производил впечатление, — сгоречью ответил Антонино.

Он-то тешил себянадеждой, что сумеет выйти из тюрьмы через несколько месяцев, а теперь все егограндиозные планы рухнули, придавив его своей тяжестью.

— Можешь тымне толком объяснить, кем он был? — настаивал адвокат.

— Я же сказалтебе, он был влиятельным человеком, — повторил Антонино после долгогомолчания.

— Но ненастолько влиятельным, чтобы помешать кому-то послать его в свободный полет изокошка, — возразил адвокат. — Мне сказали, что он был преподавателемна пенсии. Вел замкнутую и спокойную жизнь. В его квартире, когда в нее вошли,царил безупречный, прямо-таки казарменный порядок, — пояснил он. — Унего не было ни друзей, ни родственников. Только жена, с которой он проживалраздельно. Ты твердо уверен, что он именно тот, кто мог бы тебе помочь?

С тех самых пор,как великан напал на него и едва не задушил, а потом передал в руки полиции заторговлю наркотиками, Антонино Катания не был твердо уверен ни в чем.

— Досегодняшнего дня я готов был поклясться, что это так. Но мы найдем другойвыход, — торопливо добавил он, обращаясь к адвокату с бледной, дрожащейулыбкой и изо всех сил стараясь бороться с темной волной ужаса, накрывшей его сголовой.

* * *

Депутат из Палермостолкнулся с министром на выходе из Монтечиторио [46].Тот спросил:

— Ты неостанешься в Риме?

— Нет. В этомбогом проклятом городе я стараюсь не задерживаться ни минутой дольшенеобходимого. Я его не выношу.

— Давненькомы с тобой не говорили по-дружески, — заметил министр.

— Политика неоставляет места дружбе.

— Очень жаль.

— Было время,когда мы находили часок-другой, чтобы поболтать. Теперь едва успеваемпоздороваться, — заключил депутат, с тревогой спрашивая себя, чего, собственно,добивается от него собеседник.

— Скверная унас профессия, — посетовал министр.

— Так надо еебросить, чего же проще? — усмехнулся сицилиец.

— Спрячьколючки, ежик! — насмешливо бросил министр.

— Кто быговорил! — притворно возмутился депутат. — С тех пор как ты окопалсяв этом своем министерстве, к тому же еще без портфеля, тебя рукой не достанешь.Всех друзей растерял.

— А ты всетот же вечный ворчун. Мне бы хотелось пригласить тебя на ужин в тихое местечко,где мы могли бы спокойно поговорить.

— Ну, может,договоримся на следующий раз, когда я вернусь в Рим, — предложил сицилиец,пытаясь избавиться от навязчивого собеседника.

— Позволь мнехотя бы проводить тебя в аэропорт, — не отставал министр.

Они сели в однумашину, и депутату нехотя пришлось сказать:

— Я тебяслушаю.

— Я назовутебе одно имя: Петер Штраус, — начал министр.

— Если тыспрашиваешь, знаю ли я его, то ответ тебе известен: да, знаю. Что тебе ещенужно? С той самой роковой встречи с Петером на рынке в Палермо депутата непокидало ощущение смутного беспокойства. Друг приоткрыл ему глаза на страшныевещи, лишившие его сна.

— Чего хотелот тебя этот швейцарец? — спросил министр.

— А я смотрю,твоя агентура работает неплохо, — съязвил сицилиец.

— Мнеизвестно, что вы встречались в Палермо. И это не было случайностью.

— Я должентак понимать, что за мной следят? — сухо осведомился депутат.

— Не затобой. За ним. Его держат под наблюдением.

— И тебе,конечно же, известно почему.

— Разумеется.Насколько мне известно, он человек непредсказуемый. Его охраняет целая ротакоммандос. Вроде бы даже невозможно прослушать его телефоны.

— Я вижу, тыпроявляешь к нему повышенный интерес.

— Ошибаешься.Лично меня он совершенно не интересует. И если я тебя расспрашиваю оподробностях его жизни, то не из праздного любопытства, а по поручениючеловека, которого мы оба с тобой очень уважаем.

Сицилиецмоментально определил, на какого именно уважаемого человека намекает егособеседник.

— Я ничего незнаю, — произнес он веско, как только догадался, о ком идет речь. И тотчасже поспешил заверить собеседника в своей лояльности: — Если что-то узнаю,незамедлительно сообщу тебе.

— Можешь несомневаться в его и моей благодарности.

Министр проводилего до аэропорта, а затем направился в особняк в центре Рима.

Шеф принял егонемедленно.

— Я повидалсяс другом, и мы поговорили, — доложил министр. — Могу вамгарантировать, что ему не известно ничего из того, о чем вы мне сообщили. Ондействительно встречался с Петером Штраусом, но они говорили не о том, что васинтересует. Они знают друг друга много лет.

Шеф улыбнулся,близоруко блеснув толстыми стеклами очков.

— Теперь уменя чуточку отлегло от сердца, — произнес он нарочито любезнымтоном. — Интересующий меня вопрос касается только Петера Штрауса.

— Я старалсяоказать вам услугу, так как я вам многим обязан. И готов возобновить поискиконтактов, но не хочу знать, о чем идет речь.

— Понимаю, —снова улыбнулся шеф, провожая его по коридору до выхода.

Шеф изучалвозможные подходы, чтобы прорвать боевое ограждение, которым окружил себямогущественный швейцарский финансист.

Вирджилио Финолли,сотрудник спецслужбы, перед тем как его ликвидировали, успел сообщить ПетеруШтраусу об Антонино Катании и о проститутке, убитой в Болонье четыре годаназад.

Теперь Катаниясидел за решеткой, и шеф позаботился о том, чтобы он там и оставался до концасвоих дней. Но компрометирующий материал, собранный Вирджилио Финолли, все ещенаходился в руках Петера Штрауса. Как швейцарец намеревается имвоспользоваться? Штраус был хорошо защищен, но шеф отлично знал, что нет такихкрепостей, которые нельзя было бы взять если не штурмом, то правильной осадой.Он усмехнулся, думая о том дне, когда светловолосый колосс на глиняных ногахрухнет в пыль по мановению его руки.