Музыка стихла, и несколько дней все было тихо и спокойно, через восемь дней, на полпути к Канарским островам, 21 февраля, флот Овандо попал в ужасный шторм. Один из кораблей, «Ла-Рабида», пропал вместе со 120 пассажирами, в то время как экипажи решили сбросить за борт свои товары. Все корабли были разбросаны по морю. Множество сундуков выбросило на берег Андалузии. До королевского двора дошел слух, что весь флот погиб.

Фердинанд и Изабелла, боясь худшего, ни с кем не разговаривали восемь дней{855}. По сравнению с их триумфальной политикой их личная жизнь была столь печальной, что казалось, эта новая трагедия легла новым проклятием на их деяния{856}. Но вскоре они узнали, что затонул лишь один корабль. Разбросанные корабли можно было найти. Король и королева продолжили свои обычные нелегкие перекочевки. Вскоре они покинули Севилью и Андалузию, отправившись на север через Сьерра-Морену в Толедо, где они провели лето 1502 года. Королевское настроение слегка улучшилось, поскольку их дочь и наследница Хуана достигла Испании вместе со своим мужем, Филиппом Габсбургом. Эта королевская пара достигла Фуэнтеаррабии, покинув Фландрию в июле 1501 года. Выбор дороги по суше влек за собой постоянное выражение почтения королю Франции, включая дарение монет как знак вассалитета{857}.

Они, конечно же, ныне были наследниками королевства. Их приветствовал Фердинанд, а Изабелла встретилась с ними в Толедо. Затем последовали королевский пир и турниры. 22 мая кортесы и другие структуры принесли Филиппу и Хуане присягу как «принцам Астурийским»{858}. Некоторые сетовали, что Филипп не говорил по-испански. Но осознание того, что от него у монархов наконец-то будут внуки, в том числе мальчики (Карл, старший сын Хуаны, родился в 1500 году), заставило забыть об этом. Большей проблемой было то, что принц Филипп не упускал ни одной симпатичной девушки, которая попадала под взгляд его голубых глаз, – а инфанта не желала игнорировать подобные пристрастия своего мужа{859}.

В это время Овандо собрал большую часть своих кораблей на Гран-Канарии. Он нашел множество свидетельств предпринимательской деятельности на острове. Батиста де Рибероль строил важный сахарный завод, а его соратник-генуэзец Матео Винья делал то же самое в Гарачио, на Тенерифе{860}. Множество португальских фермеров и рабочих поселились там как колонисты – некоторые из них после пребывания на Мадейре. Воспользовавшись услугами острова, чтобы починить свой флот, Овандо вновь отплыл. Он достиг Санто-Доминго с половиной своих кораблей 15 апреля 1502 года. Остаток его экспедиции, за печальным исключением потерянной «Ла-Рабиды», прибыл две недели спустя, ведомый ветераном Антонио де Торресом.

Овандо обнаружил, что испанское население Эспаньолы насчитывает всего лишь три сотни человек. Некоторые находились в Консепсьон-де-ла-Вега, Сантьяго и Бонао, другие, как Рольдан, в Харагуа, но большая часть жила в Санто-Доминго. Многие из этих колонистов, как уже упоминалось, жили со своими местными любовницами и детьми-метисами. Там были примитивные церквушки с тростниковыми крышами, как в Ла-Изабелле, так и в Санто-Доминго (однако местные священники не имели права проводить конфирмацию). Власть у индейцев официально оставалась в руках вождей, но в то время Гуаканагари и Гварионекс уже подчинились испанцам, а Каонабо был мертв. В Игуэе, на востоке острова, Котубано отдавал дань испанцам натурой; в Харагуа, на западе, где ныне находится Гаити, король по имени Бехечио делал то же самое.

В долине Сан-Кристобаль по-прежнему добывали золото. Другими ценностями были хлопок и бразильское дерево.

Двое из друзей Колумба, Франсиско де Гарай, баск, и Мигель Диас де Аукс, трудолюбивый арагонец, неплохо разбогатели на золоте{861}.

Адмирал отправил этих предпринимателей вниз по лесистым склонам Бонао и там, на берегу реки Хаины, одна женщина, присев отдохнуть, нашла самородок весом в 35 фунтов – знаменитый pepita (самородок), который и помог двум этим уроженцам Северной Испании сколотить состояние. Они, по общему мнению, оказались богатейшими людьми в колонии. Гарай начал строительство первого каменного частного дома в Санто-Доминго.

Сразу по прибытии Овандо провел требуемое расследование (residencia) по действиям Бобадильи. Кортесы 1480 года в Толедо установили как правило, что после отставки или оставления должности судьей, особенно старшим, он должен оставаться на своем месте пребывания еще месяц («тридцать дней или больше»), чтобы все, кто желает, мог пожаловаться на его действия или принести благодарность. Иногда такие расследования растягивались по времени, иногда все кончалось быстро. Порой, если субьект расследования, как выяснялось, поступал дурно, то против него могли выдвинуть обвинение в преступлении{862}.

Эта практика была прямым переносом кастильской практики в Новый Свет. Residencia Бобадильи была закончена в установленный законом срок в тридцать дней. Вне всякого сомнения, Овандо стремился как можно скорее отослать своего предшественника домой. Бартоломе де лас Касас, впервые оказавшийся на Эспаньоле, дивился тому, как люди наперебой нападали на Бобадилью. Однако отставной губернатор вряд ли лично нажился.

К концу июня корабли под командованием Антонио де Торреса были готовы к обратному плаванию. Бобадилья и его люди вместе с надежно упакованными бумагами касательно residencia готовились отчалить. Были и другие люди, желавшие возвращения. И тут пришла тревожная новость, что Колумб, ненавистный «фараон», находится неподалеку от берега с небольшой флотилией из четырех кораблей.

Напомним, что монархи сподвигли Колумба выйти в четверное, новое плавание – исключительно исследовательское. Но не предполагалось, что он сам будет управлять тем, что откроет. Однако он должен был приступить к дальнейшему исследованию Южной Америки. Государи надеялись, что он найдет пролив, который приведет прямо к Азии. Он и сам ожидал достичь Островов Пряностей. 21 марта адмирал написал Николо Одериго, генуэзскому послу в Испании, сообщая, что оставил копию недавно подтвержденных его «Привилегий» у Франсиско Рибероля, еще одну – у своего друга-картезианца фрая Гаспара де Горрисио, и еще одну в своем доме в Санто-Доминго. Четвертую он отправил самому Одериго.