Часа через три самолет благополучно приземлился в московском аэропорту и через некоторое Кудрин уже сидел в дежурной машине; он был сказочно рад, что вернулся из своего приключения живым и здоровым.

Утром Евгений Сергеевич войдя в здание Управления, сразу же отправился на доклад к полковнику Кочеткову. Подробно рассказав обо всем происшедшим, он с грустью посетовал, что рыбалка сорвалась.

— Мне искренне жаль Евгений, что так получилось, но я тебе обещаю, что в любое время тебя отпущу и на рыбалку, и на охоту и даже в кинотеатр на фильм о рыбалке, — с улыбкой сказал он.

— И еще, — добавил полковник, — пусть твои сотрудники поедут на вокзал к приходу поезда из Волгограда и попытаются задержать этого горбоносого. А дело по краже из музея я распорядился из отделения милиции передать нам. Вот ты стоял можно сказать у истоков этого уголовного расследования, да и волгоградский эпизод ты хорошо знаешь, так что тебе Женя и карты в руки распутывай дальше этот клубок со своими сыщиками.

— Да Вы что, товарищ полковник, у меня и так дел куча и маленькая тележка, — возразил Кудрин.

— Не бунтуй Евгений, это приказ, — проговорил Кочетков и взялся за одну из папок, лежащих у него на столе, всем видом давая понять, что аудиенция окончена.

Евгений Сергеевич вышел от начальника расстроенным: «Вот как бывает», — подумал он, на рыбалке не побывал, а новое уголовное расследование поймал! Он зашел в свой кабинет и в этот момент раздался телефонный звонок. Кудрин поднял трубку телефон, из которой хриплым голосом раздалось: — Это Макеев — директор музея, помните кражу экспонатов в начале июня, мне надо с Вами срочно поговорить.

— Ну, надо же, этого тоже сегодня принесло, — подумал он.

— Конечно, приходите, я Вам оформлю пропуск на двенадцать часов дня, — проговорил Кудрин.

— Я приду обязательно, — коротко ответил Макеев и положил трубку.

Ровно в двенадцать часов дня послышался стук в дверь кабинета и на пороге появился директор музея Макеев. Когда он вошел, Кудрин сразу обратил внимание на его настороженный и напряженный взгляд. Лицо директора музея выглядело поблекшим, правое веко дергалось в нервном тике, глаза были потускневшими, а слегка вытянутый подбородок заметно дергался. Вся его суть говорила о тревоге в душе, помноженной, как показалось Евгению Сергеевичу, на элементах какого-то страха.

— Проходите, товарищ Макеев и присаживайтесь, Вас, если мне память не изменяет, Иваном Андреевичем зовут? — спросил Кудрин.

— Так точно, — по-военному ответил он, затем сел на стул, вынул из кармана носовой платок и вытер обильный пот со лба.

— История эта длинная, — медленно проговорил директор музея.

— Рассказывайте все, что хотите рассказать, я внимательно слушаю, — сказал Евгений Сергеевич.

— Начну свой рассказ со своего рождения, — начал он. Родился я в шестнадцатом году в Петрограде. Мать моя умерла при родах, поэтому ее я вовсе не знал. Отец — Андрей Егорович Макеев работал тогда слесарем на Путиловском заводе. Он всей душой принял революцию и в семнадцатом году вступил в партию большевиков, а в девятнадцатом году по призыву партии поехал в Среднюю Азию бороться с басмачами — врагами Советской власти. Поскольку родственников у нас почти не было, он и взял меня совсем еще подростка с собой в теплые края. Так мы оказались в Бухаре, где отец стал воевать с басмачами. Когда я подрос и окончил среднюю школу, отец уже был заместителем командира отряда ОГПУ, а в тридцать пятом году — командиром специального отряда НКВД по Бухарской области.

Однажды, в тридцать восьмом году, когда отец лежал на лечении в военном госпитале Бухары, я пришел проведать его и, мы вышли из палаты прогуляться по дорожкам у госпиталя. Отец меня спросил о моих дальнейших планах после школы, на что я ему ответил, что хочу пойти по его стопам и строить карьеру военного. Он одобрил мое стремление, хотя и сказал о трудностях и опасностях на этом пути. И тут отец неожиданно, чего раньше никогда не делал, заговорил о своей службе. Так я узнал, что он в последние годы был командиром специального отряда по розыску пропавших драгоценностей последнего эмира Бухары. Я естественно об этом ничего не знал, поэтому слушал отца, широко раскрыв рот.

Отец рассказывал, что последний эмир Бухары Сеид Алимхан родился в 1880 году и был последним представителем тюркского рода Мантыгов правившие Бухарским эмиратом почти два века. Когда ему исполнилось тринадцать лет его отец Абдулахад-хан, правивший тогда ханством, отдал его в кадетский корпус Николаевского полка Санкт-Петербурга. Через три года Сеид Алимхан вернулся в Бухару, а еще через некоторое время, после смерти своего отца, он, как наследник престола, занял место эмира Бухарского ханства. После этого он был произведен императором в генерал-майоры и вошел в список свиты Его Императорского Величия Николая Второго.

Сеид Алимхан управлял ханством до сентября 1920 года. В то время Бухара уже стала освобожденной Красной армией, а эмир со своей свитой бежал в Афганистан. Перед своим бегством из города Сеид Алимхан приказал привести к нему во дворец — летнюю резиденцию, доверенных лиц. В центре основного дома дворца существовала специальная шестиугольная комната. Вокруг ее стен располагались еще комнаты и, она не имела внешних стен. Это было сделано для того, чтобы никто со двора не смог подслушать разговоры эмира. По рассказам пленных басмачей, одним из таких людей был дервиш Даврон. — Дервиш — это как бы мусульманский аналог нашего монаха, — уточнил Макеев. Так вот его и привели в эту комнату ночью, чтобы не видели лишние глаза. В покоях повелителя, кроме самого эмира, Даврон встретил еще одного человека — телохранителя эмира Тисобо Калапуша. Как рассказывал отец, необычная судьба складывалась у этого человека. В детстве он рос вместе с любимым племянником эмира Рахимхоном. Родители Калапуша работали в той семье и погибли от брюшного тифа, а мальчик выжил и поскольку он остался совсем один и дружил с Рахимхоном, родители его разрешили ему остаться жить в их семье. Когда Рахимхон подрос, эмир решил отправить его на учебу в тот же кадетский корпус Санкт-Петербурга, но любимый его племянник заявил, что он без Калапуша никуда не поедет. И как его не уговаривали родители и сам эмир — тот стоял на своем. Поскольку эмир очень любил своего племянника, то пришлось ему, единственный раз, идя вопреки своему указанию, отправлять на учебу обоих. Но основной задачей Калапуша, по велению эмира, был присмотр от всего дурного за Рахимхоном.

После окончания учебы в кадетском корпусе Калапуш был зачислен эмиром своим телохранителем, а впоследствии повелитель сделал его начальником всех своих охранников.

Вместе с эмиром они и решали, как спасти сокровища. Золота и драгоценностей было так много, что для каравана потребовалось бы около сотни вьючных лошадей, каждая из которых могла бы нести два тюка с пятью пудами золота и драгоценностей.

Отец говорил, что у них было видимо не так много вариантов. Скорее всего, у них возникал Кашгар, где находилось английское посольство, возглавляемое старым приятелем эмира консулом Эссертом. Но как предполагал отец, скорее всего тот отказал эмиру, испугавшись общей нестабильности в Туркестане. Может быть, он вышел на контакт с вице-королем Индии, хотя и тот эмиру видимо отказал, зная отказ Эссерта. Идти с таким караваном в Иран было опасно — ситуация в Закаспии была очень напряженной.