не оказалось, и Тряпочкин, заготовляя сотню штампованных бумаг однообразного содержания, начинающихся словами: «по встретившейся надобности» и заканчивающихся «соблаговолите выслать в наш адрес» — разослал бумаги по всем столицам новых республик, включая Кзыл-Орду и Чебоксары.

Таня Сверчкова приобрела «Полное расписание почтовых пунктов с поверстным указанием отстоящих пунктов от водных и железнодорожных путей, а равно и грунтовых трактов».

Петр Иванович Шамшин, радовавшийся больше других, не расставался с телефонной трубкой. Он буквально повис на телефонном аппарате, беспрерывно созваниваясь с типографиями. К нему приходили агенты почти всех типографий, раскладывали образцы шрифтов, рекомендуя различные гарнитуры. Но к великому прискорбию Петра Ивановича, ни одна из типографий не могла выполнить полностью его заказа. Петру Ивановичу были нужны новые бланки на шести языках, обусловленных всесоюзной конституцией, а типографии не имели шрифтов национальных меньшинств. По окончании занятий Петр Иванович заходил к Егору Петровичу, составлявшему уже второй месяц «для убедительности правительства особое мнение практического работника о целесообразности организаций всесоюзного охвата». Петр Иванович трепал его дружески по плечу:

— А-а! Каково! Вот тебе и фунт изюма.

— Н-да, — соглашался Егор Петрович и тут же вычитывал цитаты, собственноручно начертанные:

«По моему мужицкому разуму, объединяющее начало приведет страну к благим начинаниям в деле созидания хозяйств, поставленных на правильные рельсы во всем объеме».

— Ты побольше, побольше про этот самый объем! — внушал Петр Иванович. — Чтобы этот самый объем неотъемлемым был… И слезинку малость подпусти…

— Насчет слезы не учи — знаем, — отвечал Егор Петрович, — слезу мы так подпустим, что одно мокрое место станет.

И Егор Петрович читал о слезинках:

«Жены и матери наши плакали, когда мужей и сыновей брали на войну. А почему они плакали? Некому было их кормить, а голодному человеку как не плакать. И царское правительство нарочно разделяло людей на татар, мордву, чувашей, евреев и прочих горских народов».

— Во! — одобрял Петр Иванович. — Настоящая слеза. Только надо бы немножечко пожалостливее.

Инструктор-рационализатор Смычков, в виде опыта, разработал форму «наглядных таблиц» с разветвленными каналами товаропроводящей сети, расходящимися от центра и охватывающими радиусом всю периферию. Таблицы предполагалось приготовить из металлических пластинок с обозначением на них пунктов и механическим передвижением точек.

— Тогда вся работа будет на виду, — доказывал Смычков.

Пятьдесят две машинистки машинописного бюро единогласно записались во вновь организующийся «кружок по изучению украинского языка», чтобы при случае не оказаться профанами. И даже молчаливые курьеры потребовали запасной прозодежды, напугавшись, что теперь их будут гонять пешком по всесоюзной периферии.

Но больше всех, разумеется, был озабочен Родион Степанович: он согласовывал вопрос в малом Совнаркоме, прорабатывал материалы для Госплана, писал частные письма «для нащупывания почвы», докладывал правлению о «ходе дела» и «зондировал» в партийных кругах.

В свой кабинет он приходил к двум часам дня, бросал на стол портфель и хватался за телефонную трубку.

Когда в учреждении кончались занятия, он не уходил из своего кабинета. К нему являлись два чертежника, и они общими усилиями составляли схемы будущего «Всесоюзного Центроколмасса», со всеми отделениями, обозначающимися кружком или же квадратом, смотря по значимости. Поработав таким образом несколько недель, Родион Степанович не был удовлетворен работой чертежников, разместивших, по его мнению, не совсем удачно отделения, и приказал изготовить единицы отделений самостоятельно, чтобы их можно было передвигать и прикалывать кнопками.

Изготовленные кружки и квадраты Родион Степанович прикалывал, отходил на должное расстояние и прикидывал глазами.

— Нет, нижний квадрат надо приподнять. Вот так, — говорил он, когда чертежник поправлял указанный им квадрат или кружок. Схемы были исполнены и окончательно прикреплены к стене, рядом со схемой «примерной деревни». Родион Степанович почти целый час любовался на них, как на собственное детище. Но вдруг какая-то новая мысль осенила его: и он хлопнул себя по затылку:

— Дурак! Не догадался!

Утром он вызвал двух художников и заказал им новую схему. По новой схеме каждое отделение должны изображать люди различных национальностей, которые жительством преимуществуют в том или ином районе. Причем фигуры людей в своем росте должны соблюсти численную пропорцию данной национальности.

Когда заказ был сдан и художники покинули стены кабинета, Родион Степанович упал от изнеможения в кресло и вздохнул освобожденной грудью:

— Слава аллаху, теперь все в порядке.

«Слава богу» он не упоминал сознательно, заменив его «аллахом» как бы из уважения к религиям малых народностей.

И вот, в тот самый день, когда художники покинули кабинет Родиона Степановича, — пришел Авенир Евстигнеевич.

Родион Степанович, будто бы предчувствуя какую-то беду (не зря, черт возьми, ревизоры приходят в учреждения) — слегка вздрогнул и, дабы «ревизор», — как сокращенно называли Авенира Евстигнеевича центроколмассовцы, — не заметил смущения, протянул Авениру руку.

— Что пригнало в наши столь отдаленные Палестины? — справился Родион Степанович, стараясь придать голосу шутливый тон.

Авенир Евстигнеевич ответил не сразу: он вопросительно окинул взглядом «центроколмассовского заворга», как бы стараясь проникнуть в неизвестные тайны, углубившиеся где-то в душевных тундрах. Так свойственно смотреть только «ревизорам» да лицам, постигающим одним взглядом чужие тайны, чтобы раз навсегда определить: «подлец человек этот или его душевные качества носят благонамеренный характер».

Родион Степанович ощутил этот взгляд, именно взгляд пытливого «ревизора», которому суждено прощупывать и иметь личные суждения об индивидууме, на предмет его дальнейшего пребывания в той или иной должности.

«Ну, что же, — решил Родион Степанович, — ты хочешь узнать? А не угодно ли посмотреть обратную сторону медали? Мы уже знаем вас, молодой человек приятной наружности-с».

И оба они поняли друг друга, хотя и повели разговоры в благопристойных тонах, даже справившись поочередно друг у друга о здоровье и новостях.

Родион Степанович не ошибся: Авенир Евстигнеевич прибыл проверить, в какой мере осуществлены предложения комиссии да проработать кое-какие материалы, вызвавшие у Авенира сомнения. Родион Степанович понял, что снова весь орготдельский аппарат должен будет обслуживать «ревизора», да и сам Родион Степанович оторвется от столь насущного и спешного вопроса, как организация «Центроколмасса всесоюзного масштаба». Это больше всего не понравилось Родиону Степановичу, хотя он и не подавал виду.

«На глазах противника надо казаться хладнокровным, — думал он, окидывая веселым взором Авенира, — пусть-ка попробует взять нас голыми руками».

Объявив о своих намерениях, Авенир Евстигнеевич распрощался, пообещав прибыть завтра в урочный час, обусловленный началом занятий.

Весенний воздух освежающе пахнул в лицо, опьяняя пылкой взволнованностью горящей крови, приступавшей к голове.

Он шел по Никольской улице, решив пройтись, чтобы проветриться.

«Вот еще чудак — застрелился, — думал Авенир об Автономе, — а жизнь-то как хороша».

Но Авенир тут же усомнился, действительно ли хороша жизнь.

«Самоубийство от бюрократизма, — Авенир при этой мысли силился улыбнуться, но улыбка не получилась. — А не стал ли