– А что! – протянул Юдахин. – Прекрасные слова! Чего стоит одна только рифма – штаны – шпаны! Такую рифму и украсть не грех! Продолжай, Женя!

– Самогон мы пили и мадеру, пили бело-красное вино! Пили за Хрущева и за Неру, пили и на пляже, и в кино.

– И это мне нравится, – продолжал Юдахин. – Эпоха помечена, время отражено, борьба с самогоноварением тоже присутствует. Продолжай!

– Ах, каких мы девушек любили – жизнь была как будто дивный сон... Но их имена мы позабыли, потеряли адрес-телефон.

Юдахин некоторое время молчал, потом резко, кулаком содрал, не вытер, а именно содрал, со щеки предательски набежавшую слезинку.

– Да-да-да, – бормотал он. – Все так и случилось. Потерялись, позабылись.

– А вот и я, – раздался сзади голос, и мы все, обернувшись, увидели Жанну. Она была в прозрачном плаще с капюшоном, глаза ее радостно сияли, и, казалось, для нее не было большего счастья, как оказаться в нашей компании.

– Присаживайся. – Жора придвинул стул от соседнего стола.

– Думаете, откажусь? Присяду. Что же это вы без меня тут затаились?

– Виноваты, – пробормотал я.

– Тогда наливайте!

– О! – радостно воскликнул Юдахин. – Наш человек!

Не в силах выдержать пытливого взгляда Жанны, я опустил глаза к своей рюмке. Вроде бы ничего особенного не случилось, ничего печального не произошло, но беззаботность или, скажем, бесшабашность нашего случайного застолья незаметно улетучилась. Что-то весело вскрикивал Юдахин, поднесли новую закуску жены братьев-костромичей, дождь все так же шелестел и струился рядом с нами, и бухали на берегу волны, но что-то изменилось, причем явно в худшую сторону.

Жора сходил к ближайшему киоску, принес мадеры и коньяка, застолье продолжалось, и наступил момент, когда все вдруг заметили, что уже ночь, за столом нет ни братьев-костромичей, ни их жен, не было за столом и Жанны. Когда она ушла, что сказала напоследок, да и сказала ли что-нибудь...

Я шел в темноте, подставляя лицо под сильные, упругие потоки дождя, льющиеся откуда-то из черного неба, и бормотал, бормотал про себя последний куплет нашей давней песенки...

– Я надену черную рубашку, я надену черные штаны... Хоть остались прежние замашки, но уж нету прежней той шпаны...

Да, нас было много на челне.

Усошин вошел в свой кабинет, плотно уселся в жесткое кресло, сработанное умельцами из зэков, сцепил ладони в один сдвоенный кулак и, тяжело положив его на поверхность стола, надолго замер в неподвижности. Кто-то заглядывал в кабинет, из коридора доносились голоса, за окном хлопнул выстрел или прозвучал хлопок, очень на него похожий, – все это нисколько его не интересовало и не отвлекло от главной заботы.

Ему необходимо было понять происходящее. То, что Серегу Агапова взорвали в собственной машине, – можно понять. Ребята разбирались с москвичами. Они потеряли пятерых, и им необходимо было свести счеты. Агапов просто подвернулся под руку.

Хорошо. Принимаем.

Но теперь выясняется, что все обстоит иначе. Оказывается, Агапова убрали не случайно – пошел отстрел северного участка фирмы. Северяне ни перед кем не провинились. Агапов командовал леспромхозом. Да, он прибрал его к рукам, можно сказать, приватизировал, но он производственник. И Слава Горожанинов производственник. Он не сидел сложа руки, тоже кое-что смог приватизировать, с его помощью фирма обзавелась собственными вагонами, цистернами, платформами.

Все это так, но ни один, ни второй не замешаны в разборках, все разборки происходили без них. Ими занимались московские ребята. Если же теперь добрались до северян...

Как понимать?

Передел? Кто-то хочет передела?

– Так, – крякнул Усошин, поерзал в кресле, расцепил сдвоенный кулак, размял пальцы и снова их соединил. Усошин не чувствовал слишком уж большого беспокойства за собственную жизнь – он был под охраной, его управление располагалось за колючей проволокой, и подобраться к нему было непросто.

Но в то же время он прекрасно знал, что если такая задача будет кем-то поставлена, то доберутся. Кованые решетки, железные ворота, вооруженная охрана, бронированные стекла – полная чепуха, которая остановит разве что подвыпившего хулигана. Если за дело возьмутся серьезные ребята, то вся эта картонная мишура не защитит, не спасет. Насколько Отарик был крут, насколько защищен – без толпы охранников шагу не делал. И какие охранники – мастера спорта, борцы, боксеры, чемпионы всяких единоборств... А кому-то понадобилось – из «мелкашки» завалили.

Поэтому Усошин не заблуждался.

Опасность он почуял, собрался, сжался, уселся в своем кабинете, бросив помощнику несколько слов:

– Ко мне никого, – и плотно закрыл за собой дверь.

Через час заглянул помощник.

– Николай Иванович... Прощу прощения... Из управления звонят.

– Ну?

– Просят расположить у нас Олежку Есюгина. Того мудака, который Славу порешил.

– Зачем?

– Говорят, для сохранности.

Усошин помолчал, подвигал кустистыми бровями, как бы бросая на чаши весов разные доводы, варианты, возражения, и, наконец, поднял глаза на помощника.

– Не возражаю.

– Они хотят доставить прямо сегодня.

– Пусть, – ответил Усошин.

– Куда его?

– Сам знаешь.

– Хорошо, – кивнул помощник. – Они боятся, что он не один... Как бы чего не вышло. Если будет здесь, у нас, им вроде бы спокойнее.

Усошин кивнул, давая понять, что он все услышал, понял и доводы управленцев принимает.

– Слушай, – остановил он помощника уже в дверях. – Зачем он взялся не за свое дело? Он же домушник.

– Жизнь прижала, – усмехнулся помощник. – Она хоть кого прижмет. Похоже, Есюгину сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Так бывает.

– Постой, – опять остановил помощника Усошин. – Ты не слышал, на место Славы никто не рвался?

– Да нет, такое и в голову никому не могло прийти.

– Пришло, – негромко обронил Усошин. – Кто-то метит на его место?

– Зам, больше некому.

– Что за мужик?

– Поганый, – одним словом ответил помощник.

– В каком смысле?

– Как говорят в народе... Если мужик не пьет, то или больной, или падлюка. Так вот этот зам, похоже, отметился и там, и там.

– Не пьет? – уточнил Усошин, будто в этом и было самое важное.

– Ни капли! – шепотом произнес помощник с напором, будто сообщал опять же главное.

– Это плохо.

– Он Славе зять.

– Да?! – вскинулся Усошин. – Интересно. Наследник, значит?