Сигурд надеялся, что Хакон сможет стать таким.

Глаза Фьёльнир потемнели от стального серого к черному, когда Сигурд вошел в зал, прищурившись, чтобы хоть что-то увидеть в темноте. В нос ему ударили запахи влажной шерсти и мокрой псины, пота и мочи, людей и мышей. Кроме того, Сигурд уловил вонь гниющего дерева и старой соломы, которую следовало сменить много лет назад. Сигурд слышал, что однажды из соломенной крыши «Дубового шлема» в тарелку его отца упала крыса, поднял взгляд, с трудом различил в тенях толстые балки и подумал, что здесь мог пойти дождь из крыс, мышей и мертвых птиц. На балках сейчас лежали помосты и столы для пиров и празднеств, но создавалось впечатление, что они давно стали частью потолка; вероятно, их не снимали многие годы.

– Тебе следовало бы увидеть этот зал много лет назад, – пробормотал Белая Борода, давая Сигурду возможность все рассмотреть.

Два ряда потолочных столбов – юноша не смог сосчитать их – уходили в темноту; вдоль них до самого конца зала с двух сторон шли ряды скамей, застеленных овечьими шкурами. В центральном проходе имелось два очага, но лишь в одном, расположенном в дальнем конце, пылал огонь, и там на скамьях кто-то сидел. Пока Сигурд шел за старым воином, его глаза приспособились к сумраку, и он разглядел, что это женщины, которые что-то шили или готовили еду у огня в тусклом свете, пробивавшемся сквозь дым из отверстия над очагом. Женщины продолжали работать, но их глаза следили за Сигурдом и его птицей.

Одна из них, трудившаяся за ткацким станком, посмотрела на Белую Бороду и вопросительно приподняла бровь, однако пальцы ее не потеряли ритма, и Сигурд подумал, что она может быть женой старого воина. Напротив женщины Сигурд разглядел низкий стол с чашами и тарелками. Вокруг были расставлены походные сундучки, и Сигурд понял, что Белая Борода и его соратники сидели за столом, когда их побеспокоил расплескавший молоко раб, который сейчас зажигал новые светильники, стоявшие вокруг или свисавшие с потолочных балок.

Затем сквозь пламя и дым очага Сигурд увидел, что один из помостов спущен вниз, застелен кожами и шкурами и используется как кровать. Он последовал за Белой Бородой, обошел вокруг очага; трое воинов в бриньях шагали за ним с копьями в руках, пока он не оказался возле постели. На ней лежал мертвец.

Однако из следующих слов Белой Бороды Сигурд понял, что ярл Хакон, которого люди называли Брандинги, вовсе не был мертвецом, хотя очень на него походил.

– Мой господин, это Сигурд Харальдарсон, последний оставшийся в живых сын ярла Харальда из Скуденесхавна, что на острове Кармёй, к югу от нас.

Сигурд посмотрел на обтянутое кожей высохшее лицо – остальное тело скрывали шкура медведя и овечьи меха – и увидел в глазах ярла ярость. Даже сейчас.

– Что ты делаешь, Хаук, старый дурак? Ты ведь прекрасно знаешь, что он слышит тебя не лучше, чем кружащие над ним мухи.

Сигурд повернулся и увидел еще одного мужчину, который поднялся со скамьи у дальней стены, оставив на мехах двух рабынь. За ним, в темноте, стояли три воина, и хотя они уже не были стройными, как копья, зажатые в их руках, они последовали за мужчиной, который обращался к Белой Бороде.

– Тем не менее, мой господин, – ответил Хаук, не спускавший глаз с мужчины, который расплескал свой мед, когда слезал со скамьи и подходил к очагу, – Сигурд настоял, чтобы я представил его твоему отцу, и я подумал, что ему следует оказать такую честь – ведь он сын Харальда, а всем известно, что тот был доблестным воином и хорошим ярлом.

– Однако мой отец сейчас не живее ярла Харальда, – сказал мужчина. – И ты забываешься, старик, – презрительно усмехнулся он, не спуская глаз с Хаука. – Я – твой ярл, и тебе следует приводить гостей ко мне.

Хаук кивнул и поставил тупой конец копья на утрамбованный земляной пол, засыпанный пеплом от очага, чтобы поглощать влагу, попадающую внутрь дома с обуви и одежды людей и из отверстия в потолке.

Мужчина перевел взгляд полуприкрытых глаз с неподвижно лежавшего у огня тела на Сигурда.

– Я Тенгил Хаконарсон, и это мой зал. – Он махнул рогом с медом в сторону трех воинов со щитами, стоявших за Сигурдом. – А мешки со старыми костями – мои вассалы, но иногда у меня возникают сомнения в этом. Мне нравится думать, что в наступившую зиму их жизни они многое забывают, ведь их разум полон древних воспоминаний. Так ноги старого пса дергаются во сне, словно ему снится, что он бежит через луг, как в далекой молодости.

Сигурд посмотрел на Хаука, но лицо старого воина оставалось спокойным, как спящее море, и юноша понял, что он просто не слушает.

– Правда в том, – продолжал Тенгил Хаконарсон, – что они были людьми моего отца и слышали последние слова, которые он произнес, – приказал им принести мне клятву верности. – Тенгил пожал плечами. – Конечно, им это не понравилось, но старые глупцы выполнили его волю, и теперь они мои. – Толстые губы изогнулись на мягкой постели бороды, которая, как показалось Сигурду, никогда не знавала соленых брызг моря, и Тенгил коснулся ладонью украшенной серебром рукояти меча, висевшего у него на бедре. – Для некоторых мужчин клятва, данная на мече, что-то значит. Она связывает их так же верно, как Глейпнир – шею волка. – Он сделал глоток из рога с медом и вытер толстой рукой рот. – Но другие… ну, мне нет нужды рассказывать тебе о них, Сигурд.

С тем же успехом можно было бы заговорить о предательстве конунга Горма и убийстве отца Сигурда, но только не произносить вслух имена. Что же, пора переходить к сути.

– Я убью конунга-предателя, – сказал Сигурд, спокойно и уверенно, как точильный камень, идущий вдоль лезвия меча. – Но сначала разберусь с ярлом Рандвером из Хиндеры.

– И ты приплыл сюда, чтобы убедить внушавшего всем страх ярла Брандинги присоединиться к тебе в твоей кровной мести. – Скорее утверждение, чем вопрос.

Тенгил рассмеялся, и Сигурд обратил внимание на то, как дрожит мягкий живот и трясется отвисшая кожа у него на шее. Фьёльнир каркнула.

«Ты бы с радостью отведала мяса этого жирного трупа, птица», – подумал Сигурд. Трудно поверить, что это сын лежащего в постели мужчины, чья желтая кожа так плотно обтягивает череп, а приоткрытый рот застыл в постоянной усмешке.

– Я слышал, что твой отец не дружил с конунгом, – сказал Сигурд.

Мясистые губы Тенгила раздвинулись, обнажив зубы, и на мгновение стало понятно, чья кровь течет в жилах толстяка.

– Мой отец не заводил друзей, – сказал он. – Однако всегда щедро награждал своих воинов. Они бились за него, как волки, и не знали недостатка в серебре. – Тенгил обвел рукой огромное пространство зала, когда мимо ноги Сигурда пробежала мышь и скрылась под скамьей. – Посмотри вокруг, Сигурд Харальдарсон. Здесь нет молодых воинов. Все ушли. – Он пошевелил толстыми пальцами в воздухе. – Сбежали в поисках сражающихся ярлов и добычи. Потому что мне пришлось ухаживать за отцом, и я мог обещать им лишь спокойную жизнь и смерть в своих постелях. – Он бросил мрачный взгляд на Хаука, словно тот был вонючим сгустком у него на подошве. – Вот мои воины. Они остались ради моего отца, и он стал для них проклятием, да ты и сам все видишь своими молодыми глазами. Неужели они не вызывают у тебя отвращения?