наш полк два юнкера: фельдфебель Ильин и портупей-юнкер Азанчевский-Азанчеев. Андрей Александрович, ты говорил мне, что Азанчевский твой племянник?

Командир 9-й роты капитан Швецов наклонил голову.

– А об Ильине, господа, никто не может ничего сказать?

Молчание. Я робко поднял руку.

– Подпоручик Макаров.

Я встал, пунцово покраснел и прерывающимся голосом – это было мое первое выступление на общем собрании – начал говорить:

– Позвольте доложить, господин полковник, что я очень хорошо знаю Ильина. Мы были шесть лет вместе в корпусе. Отец его отставной полковник, кавалерист, живет у себя в небольшом имении в Тульской губернии. Могу засвидетельствовать, что сам Ильин человек скромный и хорошо воспитанный.

– Вы с ним в переписке?

– Так точно.

– Вы его предупредили о необходимости иметь некоторую помощь из дому?

– Так точно, я ему написал.

– Благодарю вас.

Я со вздохом облегчения опустился на свое место.

– Больше никто ничего об Ильине не знает?

Молчание.

– Ставлю на голосование вопрос о приеме в полк портупей-юнкера Азанчевского-Азанчеева и фельдфебеля Ильина. Кто согласен – прошу сидеть, не согласен – встать.

Все сидят.

– Приняты. Объявляю общее собрание закрытым.

Через минуту читальня опустела.

В начале августа, мы были еще в лагерях, явились новые офицеры. Явился и Ильин. И сразу всем чрезвычайно понравился. Был он, действительно, премилый и очень симпатичный юноша. В свои 19 лет он еще больше вытянулся и раздался вширь. Но над туловищем Голиафа возвышалась совершенно мальчишеская кадетская физиономия с большими серыми глазами, длинными ресницами и с губами, вечно растянутыми в широкую улыбку. Он был похож на 7-месячного дога, у которого уже все как у взрослой собаки, и ноги, и хвост, но только морда еще осталась щенячья.

Больше всего привлекало в нем счастье, щенячий восторг, который выпирал отовсюду от сознания, что он наконец взрослый, офицер, да еще офицер Семеновского полка.

Вел он себя совершенно так, как было нужно. Скромно и подтянуто.

В ближайшую субботу за обедом состоялось для молодых офицеров «испытание вином». Оба выдержали отлично. Ильин, когда молодежь и некоторые старшие стали пить с ним «на ты», чуть не плакал от упоения.

* * *

Осенью, за недостатком казенных квартир в офицерском флигеле, мы поселились с Ильиным вместе, в городе, в районе полка. А на следующий год, когда в полк вышел Митя Коновалов, приятель Ильина по училищу, мы все трое взяли большую квартиру на Рузовской, где у нас была столовая, гостиная и по комнате на каждого. Служили мы тогда все трое в учебной команде. Завтракали всегда в собрании, но Коновалов и я обедали там редко. У него в Петербурге был дядя, министр торговли, и многочисленные кузины, у меня – родственники и знакомые, так что после занятий, часов около 5 вечера, мы с ним зачастую уезжали в город и возвращались домой поздно, прямо спать.

Ильин из расположения полка почти никуда не отлучался. Родных у него в Петербурге не было. Знакомых, как мы ни старались, он себе не завел. Не танцевал. Был слишком громоздок и весьма неуклюж… С девицами и дамами краснел и конфузился. Вообще «салоны» были не его сфера. Даже на ежегодные обязательные визиты жене командира полка и полковым дамам его нужно было тащить на аркане. Легко и свободно он чувствовал себя только в поле, в казарме и в собрании. Там он и торчал все свое свободное время, в обыкновенные дни от двенадцати до двух дня и от пяти вечера до одиннадцати ночи, а в воскресенье и в табельные дни от завтрака и до самых поздних часов.

Он был исключительно музыкален, хорошо пел всякие песенки и романсы и очень талантливо бренчал на рояле. Коновалов, который был серьезный пианист и которого отличный «Шредер» стоял у нас в гостиной, глубоко презирал, как он говорил, «кабацкий репертуар» Ильина и всю его манеру игры. Но большинству, особенно под веселую руку, нравилось…

Популярность Ильина к этому времени необычайно возросла. За исключением командира полка и старшего полковника, все поголовно офицеры были с ним на «ты». Все это, вместе взятое, и щенячий вид, и телячий характер, и готовность всем услужить, сделали то, что не бывало случая, чтобы в собрании загуливала какая-нибудь компания, и на почетном месте не восседал бы Ильин, он же Слон или Слоненок, как его сразу же окрестили… И все капитаны или подпоручики по какому угодно предлогу – именины, ротный праздник, получение роты, производство, возвращение из отпуска – все равно, раз на столе стоят бутылки, сейчас же зовут Ильина, благо он всегда под рукой… Одних застольных куплетов, где фигурировали «бокалов звон» и «Слон», «вина», «Слона» и «Ильина», было симпровизировано до полдюжины.

Популярность, так или иначе, всегда стоит дорого.

Отцовских 75 рублей в месяц Ильину стало определенно не хватать. В собрании приходилось доплачивать, и крупно. Уже на второй год службы юноша заболел острым и хроническим безденежьем. Кошелек, как предмет без надобности, по неделям оставался лежать в ящике ночного столика. На службу, как все мы, Ильин ходил пешком, не курил, завтрак и обед давало собрание, а расходы по квартире, чай, сахар и даже прачку, нам с Митей Коноваловым вскоре пришлось делить не на три, а на две части… Денщика он тоже себе не брал. Обслуживал его мой Алексеев, достойный предшественник Смурова. Но, собственно, даже и двух денщиков на нас трех было много. В почти всегда пустой квартире оба наши Лепорелло занимались тем, чем преимущественно занимались все денщики российской армии при холостых офицерах. С утра до вечера валялись на своих койках и плевали в потолок.

При таких условиях физически Ильин мог бы продолжать существовать довольно долго. Но длительное безденежье имеет неприятное свойство скверно отзываться на психике… Покорный этому закону, даже и он в конце концов стал терять свою жизнерадостность. Он все чаще и чаще мрачно сидел в углу и, по старой кадетской привычке, грыз ногти.

Время от времени мы с Митей устраивали ему жестокую головомойку. Начиналось обыкновенно так:

– Слон, пойдем в театр…

– Не пойду, денег нет.

– Идем, мы тебя приветствуем…

– Я и так у вас кругом в долгу, да и оставьте вы меня, пожалуйста, в покое… Все мне надоело. И вообще я вижу, что бедный человек у нас служить не может.

– Да, если бедный человек на пятьдесят рублей в месяц вылакивает шампанского, то, конечно, не может. Скажи, пожалуйста, почему ты ведешь себя таким ослом? Вот ты полюбуйся, Митя, что он вытворяет! В прошлую субботу после завтрака заглянул