мая 1906 года. Сегодня в седьмом часу утра я пришел в собрание, чтобы выпить кофею. По крайней мере, 10 минут не мог никого дозвониться. Наконец, вылез собранский вестовой, немытый и небритый. Кофей был наполовину холодный, и подавший его вестовой был в грязных перчатках. Казалось бы, к семи часам утра собранские вестовые должны уже быть на ногах и в приличном виде. Не найдет ли распорядительный комитет возможным обратить внимание на это безобразие. Капитан Назимов первый».

Через два дня на правой стороне книги появляется ответ: «Собранским вестовым чистые нитяные перчатки выдаются два раза в неделю. Буфетчику и старшему вестовому сделано замечание. Пред. распорядительного комитета капитан Лялин».

«23 мая 1906 года. Не найдет ли возможным распорядительный комитет привести в порядок теннисную площадку? Вся она покрыта ямами, вследствие чего мячи отскакивают не по физическому закону падения и отражения, а в произвольном направлении, что делает правильную игру невозможной».

За сим следуют подписи пяти офицеров.

Наконец, на правой стороне появляется: «Два года тому назад теннисная площадка была в полном порядке и, несмотря на это, почти всегда стояла пустая. Присутствие на ней ям объясняется тем, что господа офицеры не дают себе труда надевать перед игрой теннисные туфли, а бегают по площадке в сапогах с каблуками. Ввиду того что играющих в теннис офицеров имеется в полку всего 5–6 человек, и того, что, по наведенным справкам, капитальный ремонт площадки стоил бы больше ста рублей, распорядительный комитет не считает возможным произвести этот расход».

Подпись председателя.

«26 мая 1906 года. Не найдет ли распорядительный комитет возможным завести в саду, в офицерском гимнастическом городке, наклонную лестницу для лазанья и параллельные брусья?»

Следуют подписи 15 человек, и из них одного полковника (Левстрема) и двух капитанов (Лоде и Сиверса).

Это заявление уже серьезное и заслуживает внимания. И действительно, на следующий день на правой стороне появляется: «Наклонная лестница и параллельные брусья будут заведены».

И, как всегда это случалось, первые недели после того, как они появились, около них по вечерам всегда толпился народ. Потом это надоело, и к ним уже никто не подходил. Взрослые люди, а впрочем, и не взрослые могут правильно и регулярно заниматься гимнастикой только по принуждению. Одно время зимой мы организовали гимнастическую группу и пригласили инструктора. Собралось около 15 офицеров. Три раза в неделю, к пяти часам, в коридоре одной из рот, к великому удовольствию наблюдавших чинов, мы переодевались в спортивное платье и, под командой чеха Вихры, начинали бегать, прыгать и кувыркаться. И тут, как и всегда в такого рода благих начинаниях, увлечение оказалось кратковременным. Наша группа просуществовала всего одну зиму. Почему-то считалось, что заставлять взрослых людей, господ офицеров, заниматься спортом, в частности гимнастикой, неудобно и неприлично. В этом смысле единственное исключение делалось для стрельбы в пехоте и для верховой езды в коннице. Надо надеяться, что в нашей новой современной армии этот вопрос поставлен иначе.

Теперь скажу несколько слов о том, что было «принято» и что «не принято».

В старое время в России на железных дорогах существовало 3 класса, первые два мягких, а третий жесткий. Все офицеры, платя за билет 3-го класса, могли ездить во 2-м. Офицерам 1-й Гвардейской дивизии рекомендовалось ездить в 1-м классе, особливо на малые расстояния. Из Красного Села в Петербург, при стоимости билета в 36 копеек, все ездили в 1-м.

Когда я вышел в полк, по столичному городу Санкт-Петербургу еще ползала конка, влекомая парой кляч. В ней ездить гвардейским офицерам было неудобно. Вскоре по главным улицам забегал электрический трамвай. Поначалу вагоны были чистенькие и новенькие, и в трамвае стали ездить все, даже генералы. Когда в субботу после обеда офицеры уезжали из Красносельского лагеря, то, выходя с Балтийского вокзала, в трамваях рассаживались кавалергарды, конногвардейцы, лейб-гусары, преображенцы, наши, и все прекрасно себя в них чувствовали. С течением времени трамваи потеряли свой блеск и новизну и подверглись демократизации. Скоро в них разрешено было ездить солдатам, а офицеры, те, кто не держал своих лошадей, постепенно перешли на прежний, довольно дорогой и довольно медленный способ передвижения – извозчиков. Нужно заметить, что первые таксомоторы появились в Петербурге за год до войны. Извозчичья такса существовала только в теории, а на практике нужно было «рядиться». Садиться «без торгу», особенно на хорошего извозчика, было небезопасно. При расчете, несмотря на твое офицерское звание, он мог тебя обругать, что было уже нежелательно. А потому, выходя из подъезда, обыкновенно говорилось: «Извозчик, на Кирочную, 40 копеек». На это почти всегда следовало: «Пажалте, васясо!» Отстегивалась полость, и твои ноги погружались в сырое сено. Вследствие климатических условий тротуары бывали часто достаточно грязны, и для поездки в тонких лакированных ботинках на бал или на обед извозчик был единственное возможное средство передвижения.

Вообще извозчики были довольно крупной статьей расхода. У ведущего «светскую жизнь» офицера на них выходило до 30–40 рублей в месяц. На углу Невского и Владимирской, около ресторана Палкина, находилась биржа «лихачей», у которых лошади были разбитые на ноги рысаки и особенно щегольские санки или пролетки на надувных шинах. Драли они сумасшедшие деньги. На них ездили обыкновенно юнкера кавалерийского училища, студенты-белоподкладочники и девицы легкого поведения. Гвардейским офицерам ездить на лихачах считалось неприличным.

Было принято, и нашими «роялистами» всячески поощрялось посещение офицерами больших ресторанов. Считалось, что это хорошо для полкового «престижа». Ездить в рестораны можно было только в первоклассные. Таковыми считались: «Кюба» на Морской, «Эрнест» на Каменноостровском, «Медведь» на Конюшенной, два «Донона», один на Мойке, а другой у Николаевского моста, и «Контан» на Мойке. Позволялось заходить во «Французскую» гостиницу, к Пивато на Морской и в «Вену» на улице Гоголя, но уже только для еды, а не для престижа. В первых шести ресторанах все было действительно первоклассное. И цены были первоклассные. Пообедать там вдвоем, с обыкновенным вином, меньше чем за 10–15 рублей было невозможно. Тем, кто приезжал вечером, после обеденных часов, полагалось пить шампанское. Одно время наша веселящаяся молодежь облюбовала помещавшийся поблизости «Контан» и довольно часто туда ездила, являясь обыкновенно попозднее, когда обед был уже закончен.

«Контан» был небольшой, но очень уютный ресторан, куда входить нужно было по длинному коридору, по коврам, в которых тонула нога и где преобладающие цвета были темно-красный с золотом. Окна выходили в сад. При нашем входе знаменитый тогда дирижер, румын Жан Гулеско, останавливал музыку и оркестр начинал играть Семеновский марш. За это ему на тарелочке посылался бокал шампанского и золотой пятирублевик. Во всех первоклассных