Наиболее спорным вопросом является применение неправомерного насилия в период проведения депортации в Чечено-Ингушетии. Известный историк К. Г. Левыкин, который в составе войск НКВД был непосредственным участником как борьбы с бандитизмом в ЧИАССР, так и операции по депортации чеченцев и ингушей, вспоминал: «Мы не убивали беспричинно ни в 1942, ни в 1943, ни в 1944 году, ни женщин, ни детей, ни безоружных мужчин, даже тех, кто со злобой и из-подо лба глядел на нас недобрыми глазами»[1335]. До депортации командование войск НКВД уделяло большое внимание воспитательной работе с личным составом с целью предотвращения «отрицательных проявлений». В результате во время акции по депортации «аморальных явлений», мародерства и других «отрицательных проявлений» выявлено не было. Попытки незаконного присвоения имущества выселяемого населения пресекались, а военнослужащие, замеченные в мародерстве, были наказаны. Лица, уклонившиеся от депортации, которые впоследствии были выявлены в лесах и горной местности, выводились в плоскостные районы и отправлялись в места нового поселения. Приказа уничтожать мирных людей, скрывшихся от депортации, не было. В ноябре 1944 г. при проведении операции по борьбе с бандформированиями ставилась задача «физически уничтожить всех бандитов, скрывающихся в горах Северного Кавказа», однако не было задачи уничтожения чеченцев, ингушей или других людей по национальному признаку. Бандитов уничтожали как «немецко-фашистских агентов и их ставленников», «фашистско-бандитских элементов», «наемников фашизма»[1336], а не по какому-либо национальному признаку. Тем не менее до сих пор не разрешены спорные и болезненные вопросы, которые подлежат дальнейшему изучению, — в частности, установление всех фактов, связанных с осуществлением депортационных акций в селениях Хайбах, Зумсой и Майсты[1337].

В период 1930–1950-х гг. одной из наиболее специфических для Советского государства социальных групп были люди, депортированные по национальному признаку из мест проживания в другие районы страны и получившие особый правовой статус «спецпоселенцы» (или «спецпереселенцы»). В эту социальную группу входили поляки и немцы, депортированные в 1936 г. из западных приграничных территорий СССР, поляки — осадники и «лесники» (1939–1940 гг.), немцы и финны из угрожаемых районов СССР (1941 г.), карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы с Северного Кавказа, крымские татары, болгары, греки и армяне из Крыма, турки-месхетинцы, курды и хемшины из Грузии (1943–1944 гг.), турки, греки, иранцы, армяне-дашнаки с Кавказа и Черноморского побережья (1944–1950 гг.), а также украинцы, литовцы, латыши, эстонцы, молдаване и представители других народов, депортированные из мест исконного проживания. К 1954 г. в СССР более 2,5 млн человек находились на спецпоселении по национальному признаку[1338], что означало их «закрепление» на новом месте жительства без права выезда, необходимость регулярно отмечаться в органах НКВД и ряд других правовых ограничений. Депортация народов была незаконным наказанием, примененным без суда и следствия, без выяснения вины каждого человека в совершении какого-либо преступления и в основном только лишь по причине принадлежности человека к определенной национальности.

В первый период жизни на спецпоселении положение депортированных людей было крайне тяжелым. Все недвижимое имущество, скот и значительная часть движимого имущества у них были изъяты государством при депортации. Жилье, в котором разместили спецпоселенцев на новых местах, часто не отвечало нормальным условиям. Многие из них были вселены в дома местных жителей в порядке «уплотнения». Как правило, каждой семье спецпоселенцев предоставлялась отдельная комната, однако далеко не всегда — так, в Казалинском районе Кзыл-Ординской области (колхоз имени Кагановича) «все спецпоселенцы были размещены в трех полуразваленных землянках»[1339]. Отметим, что в родных местах многие депортированные люди жили в собственных домах или квартирах.

Тяжелой была ситуация в сфере здравоохранения. Так, в 1940 г. в Казахстане многие спецпоселенцы «находились в антисанитарных условиях… часто заболевали», при этом медпомощь им не оказывалась. У размещенных в 1944 г. в Киргизии спецпоселенцев «наблюдались массовые заболевания малярией и желудочными заболеваниями». Оказание им медико-санитарной помощи было признано неудовлетворительным. Иногда в течение многих дней спецпереселенцам не выдавалось совершенно никаких продуктов. Сами они эти продукты в первое время получить или купить не могли, ввиду отсутствия работы, денег и карточек. Все это привело к резкому росту смертности среди репрессированных народов: в 1944–1946 гг. погибло 23,7 % чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев, 19,6 % крымских татар, греков, болгар и армян, 17,4 % калмыков[1340].

Аналогичным образом в первое время после депортации обстояла ситуация в сфере обучения детей спецпереселенцев. Например, в Тюменской области из 2019 детей калмыков к концу 1944 г. были охвачены школьным обучением только 219 человек (10,8 %). У большинства детей отсутствовали одежда и обувь. Отмечалось пренебрежительное отношение руководящих работников городских и районных отделов народного образования к обучению детей спецпоселенцев в школах[1341].

Слабой была политическая работа среди спецпереселенцев. Органы НКВД отмечали, что, например, калмыки «газет… не читают, что делается на фронтах, в стране, в области… не знают и питаются различными слухами, подчас исходящими от враждебных элементов». Не знали спецпоселенцы и свое правовое положение[1342].

Действительно, вначале отношение к депортированным людям было во многих местах бездушным и враждебным. В 1940 г. в Казахстане «со стороны ряда руководящих работников колхозов и совхозов имели место грубости, угрозы, а иногда и избиения спецпереселенцев». Директор Пресновского совхоза (Северо-Казахстанская область) Л. заявлял: «Все, что есть хуже в совхозе, даем полякам, и все им в последнюю очередь. Они враги, и пусть как хотят, так и устраиваются». За счет беззащитных спецпоселенцев некоторые «местные кадры» вымещали своих садистские и аморальные наклонности. Так, председатель колхоза «Новый быт» (Кокчетавская область) Д. «умышленно распространял слухи о воровстве, производимом якобы спецпоселенцами», при этом «сам, напиваясь пьяным, с группой приближенных к нему лиц, врывался в квартиры спецпоселенцев, производил обыски и избивал последних»[1343]. Некоторые председатели райсоветов и начальники органов НКВД выражали свое нежелание вообще принимать спецпоселенцев[1344], несмотря на указания из Москвы.