– Пожалуй, я постою, – ответил Уорнер.

Его заместитель пришел в замешательство; наверное, не знал, как будет стоя записывать мои показания. Я молча указала ему на вторую скамеечку. Он с трудом сел; колени задрались до локтей, отчего он сделался похож на паука.

– Надеюсь, вы не упрекнете меня в невежливости из-за того, что я сижу, – сказала я. – В моем положении стоять весьма затруднительно.

Какое-то время мы обменивались любезностями; Уорнер спросил, удобно ли я устроилась, всем ли довольна и так далее, а к истинной цели своего прихода не переходил. Наконец он спросил:

– Будьте добры, миледи, расскажите, как получилось, что вы ждете ребенка.

Мне хотелось ответить ему насмешкой: «Вы сами женаты и отец; вы должны прекрасно понимать, откуда берутся дети», но, хотя меня так и подмывало показать, что храбрость меня не покинула, я все же воздержалась от дерзости.

– Каковы обстоятельства вашей свадьбы, если свадьбе в самом деле имела место и граф Гертфорд в самом деле отец ребенка?

Я не стала рассказывать о нашем тайном венчании, боясь, что из-за этого окажусь в еще худшем положении. Конечно, я во всем призналась мистрис Сент-Лоу и Дадли, но сейчас обстоятельства переменились: помощник Уорнера записывает каждое мое слово в книгу. Все, что произнесено здесь, в стенах Тауэра, невозможно будет изменить. Чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, как запуталась. Не знаю, что хуже – обесчестить себя незаконнорожденным ребенком или выйти замуж без согласия королевы. Последнее, насколько мне известно, приравнивается к государственной измене. Поэтому я молчала о том зимнем дне на Кэнон-Роу; я не сказала о том, что одна из двух свидетелей нашего бракосочетания уже на небесах, а второй… собственно, я даже не знаю, где он и даже кто он… Не говорю я и о завещании Гертфорда, в котором он назвал меня своей наследницей и которое я ухитрилась потерять.

– Ее величество считают, что вы на самом деле не выходили замуж, – сказал Уорнер, усиливая мое замешательство. Может быть, он нарочно хитрит, надеясь, что я признаюсь в измене?

– Неужели? – Я старалась держаться, следила, чтобы голос не дрожал, но, когда вспомнила о том, о чем не могу рассказать, мое сердце забилось сильнее. Наконец я испугалась, что оно просто вырвется из груди. Я так болась сказать не то, что следует, что не сказала ничего, кроме: – Надеюсь, мистрис Сент-Лоу не пострадает из-за меня.

– Мне поручили лично допросить ее, – отвечает помощник Уорнера, внимательно следя за моей реакцией.

– Вы обнаружите, что ей ничего не известно, – прищурившись, ответила я. Затем я обернулась к Уорнеру: – Прежде чем давать объяснения, я дождусь приезда Гертфорда.

– Ах, господи! – вздохнул Уорнер.

Вслед за ним заместитель шумно вздохнул и захлопнул книгу, а затем с трудом поднялся с низкой скамейки.

– Но Гертфорд вернется, – сказала я. – Он расскажет все, что вы хотите узнать. – Я произнесла это уверенно, но, учитывая долгое молчание Гертфорда, сомневалась, не переметнулся ли он. Или бежал, и его не найдут.

– Миледи, за ним уже послали.

Уорнер подошел к двери и постучал по ней рукояткой меча. Дверь открыл Шар – так я прозвала одного из тюремщиков из-за его круглой головы; его напарнику я дала кличку Цепь. Я улыбнулась тюремщику, он ответил мимолетной улыбкой. По-моему, Шару жаль меня. Уорнеру тоже, хотя, возможно, последний не столько сочувствует мне, сколько боится королевского гнева. Зато его заместитель не скрывал своего презрения!

– Как вы понимаете, миледи, мне придется снова допросить вас, – сказал Уорнер перед уходом.

– Конечно, – кивнула я. – Но мои ответы останутся неизменными.

Позже ко мне пришла леди Уорнер; мы сидели рядом и шили приданое моему будущему ребенку. При виде крошечных рубашечек у меня сжималось сердце. Я представляла себе ребенка, который растет и шевелится во мне, его крошечные ручки, крошечные ножки, крошечные губки, похожие на бутон. Когда я представляла себе моего мальчика – у меня и в мыслях не было, что родится девочка, – глаза у него будут янтарного цвета, а кожа золотистая, как у его отца, и на голове мягкий светлый пушок, который я буду нежно целовать, вдыхая его молочный аромат.

– Должно быть, вы очень любите Гертфорда, – заметила леди Уорнер.

– Да.

– Расскажите о нем. Какой была ваша свадьба?

Я открыла рот, но умолкла, замечая, как жадно она смотрит на меня. Наверняка ее подослал муж, чтобы она что-нибудь вытянула из меня.

– Леди Уорнер, – сказала я, – будьте добры, передайте мне белую нитку.

Мэри

Я смотрела на Темзу из окна в комнате Киза над водяными воротами и думала о Кэтрин, которая сидит в Тауэре. Она совсем близко, ниже по течению. Я рада, что снова нахожусь недалеко от нее. Вчера мне тайком передали поспешно нацарапанную записку. В ней она описала свое жилье и площадку наверху, откуда она смотрит на суда, проплывающие по реке. Сестра просила меня не беспокоиться, сообщила, что она в добром здравии. Скоро приедет Гертфорд, и все будет хорошо. Значит, к ней вернулся ее всегдашний оптимизм. Я очень боялась, что она скатится в безумие, что даже может что-нибудь с собой сделать, но ее письмо немного успокоило меня. Способность сестры всегда надеяться на лучшее – просто какое-то чудо. Но я никак не могла забыть ее безнадежный взгляд, когда она три недели назад покидала Ипсвич под охраной.

Я покинула двор, когда все направлялись в Гертфорд-Касл, где королева должна была принять шотландского посланника. Пегги сообщила, что возвращается в Уайтхолл, и я попросила отпуск, чтобы навестить ее. К моему удивлению, меня отпустили. В том обществе я бы не вынесла и часа. Королева как будто похудела и побледнела. Когда я обратилась к ней с просьбой об отпуске, она, не глядя мне в глаза, молча кивнула. Для того чтобы просить за Кэтрин, случай был неподходящий.

Со мной в Вестминстер послали отряд гвардейцев – как меня заверили, для моей охраны – и Дороти Стаффорд, даму из ближнего круга Елизаветы. Наверное, для того, чтобы та шпионила за сестрой государственной изменницы. Но Дороти оказалась очень мягкой и болезненно застенчивой. Хотя она намного старше меня, в пути между нами, как ни странно, возникла привязанность. О Кэтрин мы не заговаривали, хотя я все время думала о ней, как и моя спутница. Однажды, когда мы уже засыпали, Дороти сказала: «Я не согласна с тем, что было сделано». Говорить больше или называть конкретные имена было бы глупостью или безумием.

Первым человеком, который встретил нас у дворцовых ворот, был Киз; не могу описать, как полегчало у меня на душе при виде его! По его лицу я сразу поняла, как он озабочен; он уже слышал новости. Наверное, вся страна слышала о тяжком преступлении леди Катерины Грей и о том, что ее заточили в Тауэр. Если бы я не знала, что все так и есть, я бы ни за что не поверила, что все мои близкие родственники, за исключением Maman, рано или поздно окажутся в таком месте. Я денно и нощно молилась о том, чтобы Кэтрин не постигла та же участь, что постигла отца и Джейн, – думать об этом было невыносимо.