Я смотрела в окно; вспышки молний освещали небо и парк. Я вспомнила недавнюю грозу, от которой сгорел шпиль собора Святого Павла. Мы проплывали мимо собора по Темзе через несколько дней после случившегося и видели почерневший остов на месте шпиля, который раньше устремлялся в небо. Все говорили, что это знак, но что именно означает сгоревший шпиль, каждый понимал по-своему. Наконец начался дождь. Капли забарабанили по крыше, словно над нами бежало стадо коров. Зато спала жара, и все вздохнули с облегчением. На улице был настоящий потоп, всюду хлестала вода, в парке залило дорожки. Лошадей пришлось переводить из конюшни, потому что они стояли по колено в воде. Даже в доме судомойки бегали туда-сюда с ведрами, чтобы подставить их в те места, где протекала крыша.

Вскоре после этого мы направились в Ипсвич. Стало прохладнее, зато дорогу размыло, и мы были в грязи по самые уши. Королева пребывала в дурном настроении, она всех бранила.

Сесил, который присоединился к нам в Колчестере, всячески обхаживал ее, стараясь умиротворить. Елизавета рычала даже на Дадли, что в последнее время бывало редко. Она отчего-то поссорилась с местными женатыми церковниками, почему, я не знаю, ведь она исповедует новую веру, которая позволяет священникам обзаводиться семьей. Но Елизавета – настоящая загадка, которую невозможно понять. Все мы старались по возможности не попадаться ей на глаза; только Кэт Астли хватало храбрости справляться с ее приступами ярости. Я стараюсь держать Кэтрин подальше от королевы, когда только возможно. Сейчас ее живот уже невозможно было скрыть, и больше всего я боялась того, что ее первенец решит появиться на свет здесь, в Ипсвиче. Не всех фрейлин селят вместе. К счастью, Кэтрин, меня и еще нескольких дам поселили в городском доме неподалеку от королевских апартаментов. У нас хотя бы появилась возможность дышать.

Среди ночи я, ворочаясь на своем тюфяке, услышала шепот с другой стороны комнаты:

– Она вот-вот лопнет. – Я узнала голос Фрэнсис Мотес.

Ей ответила Лиззи Мэнсфилд:

– Неужели она в самом деле думает, что мы ничего не замечаем?

– Как ты думаешь, от кого?

– От Гертфорда?

– От Герберта?

– От пажа Дадли, который целыми днями не сводит с нее глаз? – Я слышала приглушенное хихиканье. Гнев мой разрастался.

– Отцом может быть кто угодно, даже самый последний лакей!

– Особой благопристойностью она никогда не отличалась!

Я снова услышала хихиканье. Кто-то зашипел на болтушек – мне показалось, это мистрис Сент-Лоу. По-моему, она была единственной из придворных дам, кто хоть как-то сочувствует Кэтрин. Она была непреклонна, как скала в море, и я решила убедить сестру поговорить с ней с утра, потому что мы больше не можем держать все в тайне. Я лежала без сна, слушала, как ворочается Кэтрин; всю ночь она стонала. Бедняжка никак не могла найти удобное положение – и ничего удивительного, у нее был уже большой живот.

Просыпались первые птицы, когда она с трудом поднялась и побрела в уборную. Я вышла следом за ней, убедила ее открыться мистрис Сент-Лоу и положиться на ее милосердие. Кэтрин, совершенно потерянная, согласилась со мной, понимая, что другого выхода нет. Мы вернулись в комнату и выждали, когда встанут все остальные и разойдутся по своим делам. Я вышла, оставив Кэтрин и мистрис Сент-Лоу наедине. Ждала снаружи, словно муж, которого не пускают к родильнице. Правда, долго ждать не пришлось – дверь распахнулась настежь и появилась мистрис Сент-Лоу. Она была вне себя – что совершенно не в ее характере.

– Лучше бы я ничего не знала! – вскричала она, пробежала мимо меня и спустилась по лестнице. – Теперь всех нас ждут неприятности!

Кэтрин лежала на боку бледная как привидение и смотрела в стену. Собаки нерешительно топтались рядом с ней; Стэн поскуливал, очевидно понимая, что его хозяйке плохо.

– Лучше бы я умерла, – несколько раз повторила она, как в трансе.

– Китти, – тихо сказала я, протирая ей лоб салфеткой, смоченной в прохладной воде. – Соберись! Ты должна взять себя в руки. – Я помогла ей сесть, соображая, что делать, по очереди отвергая все свои планы. Наконец мне в голову пришла, как мне кажется, здравая мысль. – По-моему, ты должна довериться Дадли; в конце концов, он наш шурин! Он может замолвить за тебя словечко перед королевой – ты ведь знаешь, какая она с ним!

– Дадли?! – Кэтрин смотрела на меня, как будто я предложила ей довериться самому дьяволу.

– Если кто-то и сможет убедить королеву отнестись к тебе снисходительно, то только он. И еще, – мне в голову пришла еще одна мысль, – когда она узнает, что ты ждешь ребенка, возможно, она наконец решит сама выйти за Дадли и произвести на свет наследника. Намекни ему на это. Если он поймет, что может получить то, что хочет, его сочувствие гарантировано!

Я сама не понимала, почему раньше не подумала о Дадли! Я начинала думать: родись я мужчиной, из меня вышел бы ловкий политик.

После долгих уговоров Кэтрин все же согласилась открыться Дадли в самом ближайшем будущем. Я подозревала, что у нее нет другого выхода: когда мы шли на молитву, несколько молодых фрейлин перешептывались, прикрыв рты ладонями, и косились на нее поверх молитвенников. Весть уже распространилась среди придворных; скоро все свита королевы будет знать тайну Кэтрин, и одному Богу было известно, какие клеветнические измышления они добавят, расцвечивая историю при каждом новом пересказе.

Под вечер, когда мы закончили ужинать и встали из-за стола, появились гвардейцы. Кэтрин сходила к Дадли и вернулась от него радостная, полная оптимизма. Она сразу стала похожа на себя прежнюю; мне казалось, она получила передышку. Но вот вошли полдюжины гвардейцев в полном облачении, красные, потные от жары, вооруженные алебардами, а один – даже мушкетом.

Один из них, даже не поздоровавшись, схватил ее за плечо. Все ахнули. Я уже не в первый раз пожалела, что здесь нет Левины или здоровяка Киза – для моральной поддержки. Но я и одна способна была встать на ее защиту.

– Леди Кэтрин – кузина королевы, – заявила я, стараясь вытянуться в полный рост. – Извольте обращаться с ней почтительно!

Должно быть, мои слова возымели действие, потому что гвардеец отпустил ее и, встав с ней рядом, развернул документ и зачитал приказ о ее аресте.

Краска отлила от лица Китти, и я боялась, что она упадет в обморок прямо на камни, поэтому взяла ее за руку и отвела в угол двора, на скамью. Один из гвардейцев хотел приказать, чтобы мы стояли, но я наградила его таким свирепым взглядом, что он умолк, не дочитав приказа.

– Куда вы ее поведете? – спросила я гвардейца с мушкетом – судя по всему, он у них главный.

– В Тауэр, – ответил он как будто с нотками сожаления в голосе, но, может быть, мне только казалось?

Я спросила себя, думает ли Кэтрин, как и я, о Джейн и об отце, и гадала, почему так получается, что в нашей семье все дороги ведут в это ужасное место.