Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.

Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.

— Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.

— Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.

— Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.

— У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.

— Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.

— Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.

— Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?

— Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.

— Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.

Джонни прохрипел:

— Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.

Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:

— Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.

— Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.

Пэдди Берн откашлялся:

— Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.

Шон удивленно уставился на него. Он неделю никого не видел, а они знали о каждом его шаге, о каждой мысли. Их верность и поддержка ошеломили его. И вдруг ему в голову пришла смиренная мысль: они делают это не ради него, они поступают так ради Эмерелд.

Перед рассветом у Эмерелд начались схватки, и боль застала ее врасплох. Миссис Томас побежала за доктором Слоуном, но вернулась одна, сообщив Эмерелд, что, поскольку первые роды бывают обычно затяжными, врач появится в нужный момент.

Этот момент наступил через долгих двенадцать часов, и все это время Эмерелд плакала, молилась, ругалась, кричала и теряла сознание. Потом она приходила в чувство от боли, грозившей разорвать ее пополам, и все начиналось сначала.

Не помня себя от боли, Эмерелд проклинала отца, мужа, мать, Шона О'Тула, Господа Бога и саму себя. Миссис Томас не отходила от нее ни на шаг, говорила с ней, успокаивала, утешала, хотя сама не находила себе места из-за предстоящего рождения двойни.

В пять часов появился доктор Слоун с таким видом, словно зашел выпить чаю. Увидев, как мечется Эмерелд, он приказал миссис Томас привязать ее ногу к кровати, чтобы она не смогла причинить вред ни себе, ни врачу.

Все произошло очень быстро. Эмерелд напряглась от острой боли, вскрикнула и потеряла сознание, а доктор Слоун принял крошечную девочку. Он удостоил лишь взглядом бледную новорожденную малютку, едва подававшую признаки жизни, и передал ее на руки миссис Томас, не отдав никаких распоряжений.

У доброй женщины были наготове горячая вода и чистая материя. Она обмыла крохотное тельце, ласково приговаривая:

— Бедная маленькая крошечка.

У новорожденной не было сил протестовать, она едва могла бороться за каждый вдох и дышала очень поверхностно. Доктор Слоун вымыл и вытер руки.

— Я поднимусь наверх и осмотрю второго пациента, — объявил он.

— Вы не можете оставить ее, доктор, она без памяти! — запротестовала возмущенная миссис Томас.

— Могут пройти часы, прежде чем эта женщина будет готова родить второго. Она сразу очнется, как только начнутся схватки.

Уильям Монтегью прибыл на Портмен-сквер в мерзком настроении. Последние несколько дней он провел в конторе своей компании, пытаясь спасти хоть что-нибудь, жалкие крохи от разоренной «Монтегью Лайн». У него остался только один корабль, «Чайка», и единственным грузом, который он договорился перевезти, оказался уголь из Ньюкасла. Сегодня после обеда к нему пожаловал поверенный, представляющий «Ливерпульскую судовую компанию». Банковский чек, полученный ими от фирмы «Барклай и Бедфорд» за два корабля, купленных Монтегью, оказался бесполезным куском бумаги. Поверенный сообщил Уильяму, что корабли, уже ушедшие в плавание, будут востребованы в тот самый момент, когда прибудут в Лондон, и весьма недвусмысленно добавил, что «Ливерпульская судовая компания» собирается принять меры и потребовать возмещения убытков.

Уильям Монтегью, страшно злой на Джона за то, что тот сломал ногу Джеку Реймонду, начал подозревать, что его сын нанес ему куда более серьезный удар. Эта молодая свинья испарилась как дым, и, судя по всему, у Джона были веские причины так поступить. Когда тебя предает враг, к этому надо быть готовым, но предательство собственной плоти и крови — это преступление против природы. Последние несколько месяцев состарили Хитрого Уилли на десяток лет. Он чувствовал себя стариком и, что еще хуже, ощущал, что его просто использовали.

Белтон сообщил хозяину дома, что врач наверху.

— Я не чувствую никаких приятных запахов с кухни, — с угрозой произнес Уильям.

— Да, сэр, миссис Томас провела весь день с мисс Эммой. Ее время пришло.

Монтегью почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Последнюю неделю офис оставался его единственным убежищем от того бедлама, что царил на Портмен-сквер, но после сегодняшнего разговора он не может там появляться. Считается, что дом человека — это его крепость, но его собственное жилище переполнили больные, принесшие ему только тревоги, унижение и неоплаченные счета.

Монтегью нетерпеливо взглянул вверх, потом вытащил часы из кармана. Бормоча непристойности, он вскарабкался по лестнице и пошел в комнату Джека Реймонда. Пока он шел по коридору, до него доносились жалобы и стенания. Уильям переступил порог и выругался:

— Ты, кровопийца! Живешь здесь в роскоши, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить предательство! — Он взглянул на Слоуна и рявкнул: — Господи, парень, дай ему успокоительное, и посильнее. Я не могу выносить все это вытье, причитания и зубовный скрежет!

Вдруг все трое услышали женский крик.

Джек прошипел: