— Там не один ребенок. У вас двойня.

Монтегью мерил шагами гостиную в передней части дома, а Джек тяжело обмяк в кресле.

— Она рожает? — спросил Уильям таким тоном, словно ему не терпелось оставить позади этот унизительный момент.

— Нет, по моим подсчетам, ей осталась еще неделя. Может быть, больше, а может, и меньше.

Монтегью презрительно фыркнул, выражая свое отношение к ученому мнению доктора.

— Просто будьте здесь в этот момент, чтобы вы смогли убрать маленького ирландского ублюдка с Портмен-сквер!

— Я только что осмотрел ее, — сообщил ему Слоун не без злорадства. — На свет появится пара маленьких ирландских ублюдков.

Как только Слоун ушел, Монтегью сорвал свою злость на Джеке Реймонде:

— От тебя толку, как от козла молока. Уселся здесь, голову руками обхватил. Неужели ты не понимаешь, что О'Тул все это время вредил нам?

Слова Уильяма достигли отупевших от алкоголя мозгов зятя. Он ошалело выпрямился в кресле, пока до него не дошел смысл сказанного.

— Вероятно, О'Тул прав. Ты не мужчина!

Джек вскочил на ноги, эти слова ужалили его, заставив перейти в нападение.

— Ты, старая свинья! Это твоя дочь повела себя, как шлюха, так же как и твоя жена была потаскухой до нее! Это ты предал старого графа, ты предал своего партнера, ты спланировал убийство Джозефа О'Тула, ты отправил Шона О'Тула в плавучую тюрьму с искалеченной рукой. Что ж, с меня достаточно Монтегью на один вечер! — Джек стрелой вылетел из комнаты, а затем и из дома, изо всех сил хлопнув дверью.

Уильям уже достиг того предела, когда ярость выходит из-под контроля. Он кинулся в библиотеку и стал рыться в ящиках письменного стола в поисках коробки с пистолетами. К чертовой матери всех. Его зять оказался таким же никчемным, как и его сын. Ему придется самому позаботиться об О'Туле. Корабль ирландца бросил якорь на Темзе, и рано или поздно О'Тулу придется туда вернуться.

Эмерелд была потрясена. Лежа в кровати Ирмы Бладжет, она почти не обращала внимания на сердитые мужские голоса, долетавшие с другой половины дома. Острая, всепоглощающая боль в ноге отдавалась во всем ее теле. И все-таки она цеплялась за эту боль, не пыталась отвлечься, потому что боялась, что иначе еще большая боль в сердце убьет ее.

Шон это сделал. Он сделал это из мести. И что больше всего угнетало Эмерелд — она по-прежнему любила его и знала об этом. Она понимала, что истинная любовь навсегда. Как несказанно печально, что сердце Шона настолько переполнено ненавистью, что в нем не осталось места для любви. Ни к ней, ни к своим детям.

Ее руки ощупали живот. Как только она узнала, что малышей двое, ее любовь стала вдвое сильнее. Больше всего Эмерелд беспокоилась не о себе, а о детях.

— Все будет в порядке, — прошептала она им. — Мы не останемся надолго в этом доме. Мы отправимся к моей маме. Джонни нам поможет.

Эмерелд отвернулась к стене. Слезы, которые она так долго сдерживала, потекли по щекам. Она никогда не видела, как женщины рожают. Но это не смущало ее, пока она полагала, что принадлежит Шону О'Тулу. Как ей пройти через это одной?

Джонни Монтегью сидел в слабо освещенной конторе на пристани Боттолфа, его захлестнула волна облегчения. Короткий визит Шона О'Тула снял тяжелую ношу с его плеч. Килдэр держался холодно и отстранение. Просто олицетворение деловых отношений. Джон прокрутил в голове их разговор, чтобы уверить себя, что он все верно понял.

— Джонни, хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделал. Я мог бы обойтись и без твоей помощи, но это не получилось бы так быстро и основательно. Больше мне твоя помощь не нужна. Все кончено, все сделано. Я выполнил то, что задумал.

— Им придется продать два новых корабля, чтобы заплатить штраф Адмиралтейству.

— Джонни, неужели ты думаешь, что «Барклай и Бедфорд» на самом деле за них заплатили?

— Если нет, то Уильям Монтегью должен оплатить еще и суда плюс штраф, — медленно произнес Джонни.

— И я владею закладной на дом на Портмен-сквер, — удовлетворенно закончил Шон.

Джону потребовалась минута, чтобы все это переварить.

— А как Эмерелд?

— Когда я уходил, с ней было все в порядке. — Шон не стал вдаваться в детали.

Джонни хотелось рассказать ему о Нэн Фитцжеральд, но в этот вечер, казалось, между ними пролегла пропасть. О'Тул больше не нуждался в его помощи, и создавалось впечатление, что Шон хочет уйти как можно скорее.

— Я желаю тебе удачи. Я отплываю сегодня вечером.

Джонни медленно обвел взглядом помещение конторы. Как же он все это ненавидел, бумажную волокиту, коносаменты, декларации судового груза, таблицы приливов и отливов, маршруты плавания, списки грузов и команд. Монтегью-младший ненавидел даже запах кораблей, но, пока он здесь сидел, его настроение стало улучшаться. Раз О'Тулу он больше не нужен, с проклятым бизнесом можно покончить.

Он свободен! Может отправиться в Ирландию, поехать к жене и быть с Нэн, когда у нее родится ребенок. Ему вдруг захотелось выпить. Джонни открыл бюро и нашел бутылку ирландского виски.

— Очень кстати, — вслух произнес он. — За новый год, за начало новой жизни.

Не успел Джонни поднести стакан к губам, как в дверь вошел его отец. Дикий взгляд Уильяма и пистолет в его руке наполнили Джонни Монтегью ужасом.

— Господи, отец, что вы здесь делаете?

— Я пришел убить его, а он уже уплыл!

Сын сразу же понял, что он имеет в виду Шона О'Тула.

— Он появился на аукционе… Он разорил нас!

Джонни довел отца до обитого кожей кресла, но Уильям отказывался выпустить из руки пистолет, пока Джон не задобрил его стаканчиком виски.

— Этот презренный ирландец обрюхатил Эмерелд!

«Господи, Шон, должно быть, бросил им в лицо доказательство своего отцовства прямо на аукционе, чтобы все слышали», — подумал Джон. Понятно, почему О'Тул так спешил уехать. Он осторожно высыпал порох из пистолета, а потом снова наполнил стакан старика.

— Я достану его, Джонни. Это он стоит за всеми нашими потерями!

Совершенно бесстрастно Джонни подумал о том, почему отцу понадобилось так много времени, чтобы понять это, и как скоро он заподозрит, что О'Тулу помогал кто-то из своих.

И вдруг Монтегью расплакался. Он раскачивался взад и вперед, жалко всхлипывая. Его сын смотрел на него тяжелым взглядом. Ведь не ждет же его отец сочувствия? Умирающий от жалости к самому себе и расчувствовавшийся от ирландского виски, Уильям простонал:

— Я скучаю по твоей матери, я скучаю по Эмбер.

Джонни ощутил, как его пальцы сжимаются в кулак. До этого момента он с холодным равнодушием слушал своего отца. Но при упоминании имени матери в нем поднялся глубоко спрятанный гнев, перехватывая горло, почти лишая возможности дышать. Его красавица мать жила, как в аду, под тяжелой пятой Монтегью. Потом он вышвырнул ее прочь, словно кусок ирландской требухи, но не раньше, чем сорвал на ней свою извращенную злость. Джон Монтегью понял, что представился удобный случай еще разок повернуть нож в ране отца.