…Теперь мне нужно уйти, оставляю тебя здесь. Я должен взглянуть, где мы находимся и что происходит. Стоят ли на дорогах патрули, идут ли еще сражения. Удастся ли купить еды. Я вернусь. Самое позднее – к полудню. Однако, если не вернусь до ночи, столкни лодку на воду и плыви по течению. Остановки делай только в укромных местах: в тростнике, на островах или в узких рукавах. Не разводи огонь. Пищу ешь холодной или подогревай над фитилем лампы. Днем спи, плыви или иди ночью. Не разговаривай ни с кем и не позволяй себя увидеть. Если заметит тебя один человек – убей его. Если больше – убегай. Если ничего не случится, через десяток ночей ты должен добраться до Саурагара. Тогда найдешь путь и отправишься на восток. В стенке моей корзины найдешь полый прут, внутри описаны места, к которым тебе нужно дойти, и люди, которые могут тебе помочь. Это все. Но я вернусь. Вернусь до полудня. Не сходи на берег. Если кого услышишь, не двигайся. Каждый, кто живет над рекой, распознает звук, какой издает человек в лодке. Если надо будет оправиться, делай это тоже в лодке. Если захочешь пить – есть запасы. И не пей воду из реки. Гроза вызвала подъем воды, а война сбросила в реку слишком много трупов. В воде может быть зараза.

После этих слов он взял посох, узелок, сделанный из штанов, сапог и носков, который подложил под жесткую шляпу путешественника, и накрыл меня старой рыбачьей сетью от паланкина до самого носа, после чего вплел в нее стебли тростника.

– Если, однако, тебе понадобится выйти, сеть надрезана с одной стороны, – сказал, а потом, неся шляпу, наполненную как мешок вещами, и посох, заброшенный на плечи и оплетенный одной рукой, вошел в тростник.

Я остался один.

На лодке было достаточно места, чтобы осторожно пройти на нос и там присесть под защитой паланкина и сети на удобной лавочке. Я мог смотреть между стеблями на реку, закрытую стеной тростника, а захоти лечь, мог бы вползти под паланкин на носу и заснуть.

Я нашел несколько больших кувшинов с водой и пальмовым вином, сушеное козье мясо, копченые сыры, хлеб, медовые сливы и прочие вещи.

Немного подкрепился, но не чувствовал себя голодным. Скорее – больным. Хотел кубок орехового отвара, но не был уверен, есть ли здесь орехи, кубки и тигель. И не хотел разводить без нужды огонь.

Сидел я на лавке, словно в тростниковой беседке, жевал сливы и ничего не мог поделать с тем, что наконец до меня дошел весь ужас ситуации. Крышка корзины отлетела, и мои кошмары выбрались наружу. Я видел их всех. Целый хоровод лиц. Таких, какими я их запомнил, и то, какой должна была оказаться их смерть. Голову Айины, которую держали за волосы сражающиеся солдаты. Моего бедного брата, привыкшего, скорее, к синтаре, чем к мечу, заколотого копьями; моих несчастных служанок, насилуемых десятками воняющих хуже козлов, хрустящих забрызганными кровью доспехами солдатами, а потом зарезанных тупыми, щербатыми мечами пехоты. Горящие занавеси Дома Киновари, чернеющие цветы и лианы, пестрые птички, улетающие вместе с сажей и языками пламени.

Не будет уже Праздников Ветра? Тысяч воздушных змеев, запускаемых в первых теплых порывах? Не будет Праздника Прихода Солнца в самой середине морозной зимы? Огромных костров, горящих на снегу? Танцев вокруг огня? Не будет Дня Летних Празднеств? Ничего, лишь бесконечные кровавые жертвы и молитвы у оснований Красных Башен? Только праздники плодородия и праздники Подземного Лона при любом случае?

Отчаяние мое длилось недолго. Оно словно выгорело – раньше. И потом все мое нутро будто замерло. Я не знал, прав ли был отец, полагая, что я смогу вернуться через какое-то время и вернуть к жизни ушедшее. Но я был уверен, что попытаюсь или умру, пытаясь.

От скуки я осмотрел посох, но мне не удалось до конца раскрыть, как он действует. Я умел вынуть меч, удалось мне также сделать так, чтобы из другого конца выскочило узкое острие, превращая посох в копье. Но больше я ничего не нашел.

Также я осмотрел свою дорожную корзину. Там можно было найти то, что люди обычно берут в путь и с чем мог бы странствовать Арджук Хатармал, синдар из Камирсара. Немного белья, теплый кафтан, плащ, сапоги – одни запасные и вторые войлочные, на зиму; сельские окованные сандалии для надевания на обувь; полотенце, одеяло, ложка, металлические щипчики для еды, маленький нож, кубок, шкатулка для письменных приборов. И мой железный шар желаний. Подарок Ремня, который Фиалла и Тахела уложили в мою корзину. На случай, когда б мне стало печально, а их не оказалось рядом, чтобы меня утешить.

И только тогда я расплакался, сидя над открытой корзиной и сжимая шар в руке, как делал это сотни раз ранее.

Даже если я вернусь во главе войска, свалю Красные Башни и положу мерзкую голову Нагель Ифрии на могилу отца, отстрою дворец и Облачные Палаты, разве вернутся они? Выйдут друг за дружкой из тумана и усядутся у меня в патио?

Встало туманное солнце, а я сидел в лодке.

Ждал.

Когда наступило утро, я внезапно услышал пение.

Какой-то селянин, может рыбак, плыл на лодке вдоль тростника. Я слышал, как скрипят его весла и как сам он напевает простую, грубую песенку о ловле рыбы и о том, как лучшую из них он отнесет домой, своей любимой. И что рыбы те прекраснее драгоценностей, которых у него нет и быть не может, потому что он беден. И еще: что рыбу можно съесть, а драгоценности холодны, тверды и не наполняют живот.

Я улыбнулся, расчувствовавшись. Там шла война, жрецы перерезали людям глотки, горели города и падали троны, ночи напролет под небеса неслась чужая песнь барабанов, а он был занят своим. Ловил рыбу. Кормить свою любимую и нести остальное на базар. Те набьют животы и примутся дальше бить, разрушать и жечь и не поймут никогда, что могут себе это позволить только потому, что он никого не убивает и не жжет, а лишь ловит рыбу.

Я чуть раздвинул тростник, вплетенный в сеть, чтобы на него взглянуть.

Он же сложил весла и вынул длинную жердь, заканчивающуюся крюком, которую погрузил в воду. Мне сделалось жаль бедного темного дурня, который ищет свои ловушки на крабов и моллюсков, хотя прошла гроза, рекой прошла вчера волна наводнения, волоча военный мусор, а те его ловушки и сети разрушены либо плывут теперь к морю.

Однако рыбак что-то нашел и теперь волок это к своей лодке, продолжая напевать сквозь стиснутые зубы.

Я присмотрелся внимательнее, и оказалось, что веселый рыбак волочет труп. Ему удалось подтянуть останки к борту и прихватить за шею, после чего он, постанывая, перевернул его и расстегнул пояс; забросил тело в лодку, обыскал одежду, ощупал шею и нашел какой-то амулет, который через миг тоже стукнул о доски лодки, а потом снял еще и сандалии – и оттолкнул труп своей жердью, отсылая его в дальнейший путь по течению.

Мне сделалось дурно. Я увидел, как он, все еще напевая, пошел на веслах к следующему дрейфующему по реке телу, увенчанному, словно мачтой, торчащей из спины длинной стрелой. Вынул складной ножик, после чего срезал стрелу и снял с мертвеца желтую куртку маранахарского тимена пехоты. В задумчивости вложил палец в дыру от стрелы, словно прикидывая, имеет ли смысл ее зашивать.