Потом повлек меня дальше.

Тех, кто сражался, в ту ночь мы видели еще несколько раз. Они всегда были немногочисленны, и против них всегда стояли многие.

Тогда-то я впервые увидел истинное мужество.

Десяток-полтора солдат, собравшихся посреди площади, закрывшись чуть наклоненными щитами и щетинясь во все стороны копьями, в строю «раковина» – и кружащая вокруг конница, засыпающая их дождем стрел.

Видел я и тех, кто бежал. В изрубленных доспехах, ведя под руки хромающих товарищей, с мечами в другой руке, зарубленных внезапно бесчисленными ударами пролетающих мимо всадников. Людей, которые продолжали стоять, хотя тела их выглядели посеченными.

Видел я и наступающие пустынные колесницы. Надвигающиеся, как скорпионы, выставив колючки. Впервые в жизни тогда я услышал страшный свист вращающихся кос, приставленных к осям колес. Увидел, как убегающий человек, мимо которого проносится колесница, распадается на бегу на кусочки в облаке крови, что забрызгивает все вокруг. Стены, брусчатка, мое лицо. Я смотрел на это, сидя за какой-то бочкой, и чувствовал, как дождь стекает у меня по щекам вместе с его кровью и моими слезами.

И совершенно неожиданно мы увидели Нагель Ифрию. Огонь Пустыни.

Она танцевала на каменном мосту над каналом. Кружилась, словно веретено, с широко расставленными руками и склоненной головой, с которой спал капюшон, а красный переливчатый плащ, как в моем сне, взлетал вокруг нее, будто светящийся сноп или крылья насекомого. Была она самим движением.

По обе стороны от нее сидели два боевых леопарда, что неуверенно облизывались и осматривались.

Брус ухватил меня за воротник и затянул за стенку, вниз.

– Я должен увидеть ее лицо!

– Ослепнешь! – прошипел он.

Кто-то бежал вдоль канала.

Пророчица задержалась и открыла рот, а потом издала страшный высокий звук, разодравший мне уши; затем он стих, хотя рот ее все еще был распахнут. Она кричала, но крик ее я слышал где-то внутри. Я зажал уши.

Бегущий человек внезапно вспыхнул, словно его облили маслом из лампы, и превратился в пламень. Кричащее, изгибающееся пламя, с огненными руками и ногами, металось с минуту по берегу, после чего с шипением рухнуло в воду.

И все же сквозь полыхание я видел ее лицо.

Страшное лицо не то женщины, не то мужчины, безумное и с горящими золотом глазами.

Я не ослеп. Может, оттого, что она не взглянула на меня.

А потом – она окрутилась вновь, набросила капюшон и растворилась во мраке улочки, а оба леопарда побежали за ней.

Я вырвался из хватки Бруса.

– Я мог ее убить, сын Полынника! – рявкнул ему. – Я мог закончить все здесь и сейчас!

– Ты даже не добежал бы, – сказал он. – Если бы удалось ее так убить, я бы сам это сделал, принеся тебе ее голову. Уже давным-давно.

Мы продолжили продираться сквозь страшный чужой город. Видели мы, как то здесь, то там вспыхивали пожары, как гудящие шары зажигательных снарядов посылались один за другим через небо, слышали крики сотен глоток. Не знаю, сколько это продолжалось. Не знаю, спал я или бежал наяву.

Наконец мы добрались до реки.

Это уже была не та полупересохшая речушка, превратившаяся в ленивый ручеек, что тек сквозь разливы грязи.

Нынче неслась она темной, вспененной массой, с плеском волоча бочки, мусор, сорванные лодки и тела убитых. Вдали было видно, как в порту горят, сшибаясь друг с другом, корабли, слышались отзвуки битвы.

Брус нашел какой-то каменный сарай, обросший на крыше травой, и захрустел ключом, отворяя малые дверки. Загрохотала цепь. Ближайшие дома стояли тихие и темные, будто их обитатели спокойно спали.

Я вошел – вернее, вполз – внутрь, между побекивающими в темноте овцами; слушал хруст, с которым они жуют сухое сено. Брус разгреб говно и прелую солому на полу, а потом поднял крышку люка и внезапно погрузился куда-то под землю. Я пополз следом, волоча обе корзины, цепляясь за все подряд посохом, шелестя плащом и то и дело теряя шляпу.

Мы шли каменными ступенями. Стены тоже были каменными и влажными. Каждый шаг отбивался от них эхом. Потом мы остановились. Было темно, но я чувствовал, что это некий обширный подвал, в котором стоит вода. Слышал, как в нее падают с потолка капли.

Затрещало огниво, потом, щурясь от света лампадки, я увидал орлиное лицо Бруса и его ладони, а через миг и все помещение. Было оно достаточно велико, с дугообразным потолком; весь пол занимал бассейн, в котором колыхалась весельная лодка, такая, с каких селяне на реке ведут торговлю. Длинная, с крышей, растянутой на бугелях от носа, и с квадратным балдахином на корме.

– Ступай на нос, господин, – шепнул Брус. – Ляжешь под полотном и поспишь. Там есть сухие одеяла, полотенца, даже еда и напитки. Нужно отдохнуть. Станем плыть до самого рассвета.

– И куда ты хочешь плыть в этом погребе?! – спросил я.

– Поверь мне, Арджук. Мы поплывем. Поспеши, лампадка сейчас погаснет.

Я взошел на лодку и вытянул ноги. Ткань на носу была натянута столь высоко, что там удавалось даже сидеть, не упираясь головой в крышу.

Брус отвязал швартовы и взял стоящее под стеной весло. Тогда лампадка и вправду погасла. Темнота, которая установилась, была еще непрогляднее, чем ранее. А после Брус потянул за какую-то цепь. Раздалось тарахтенье и шум воды, перед нами появилась щель, через которую ворвался слабый ночной свет.

Передняя стена подвала отворилась неторопливо, и заполнявшая его вода с шумом потекла наклонным каменным желобом, выстроенным из квадратных плит, прямо в реку. Выглядело это как отлив дождевых вод. До реки было не высоко и не далеко. Благодаря грозе. Мы спустились едва на несколько шагов, и нос нашей лодки ударился о воду. Двери в каменной стене над рекой вдруг затворились, и я бы не сумел сказать, где они находятся. Видел только стену, растущие из нее кусты и кисти трав.

Брус толкнул руль, и лодка пошла по течению.

Некоторое время я сидел, глядя на разливающиеся по берегу огни, слыша взрывающиеся где-то во тьме крики, и раздумывал, увижу ли этот город когда-нибудь.

Где-то все время был слышен равномерный рокот сигнальных барабанов. Он несся над водой и пульсировал в воздухе.

Брус выругался.

– Изменили язык барабанов, – сказал. – Ничего не понимаю. Это не наши коды.

Он был прав. Я тоже ничего не понимал, хотя знал язык барабанов лучше многих офицеров. Я знал три языка барабанов, в том числе самый тайный, но все равно ничего не понимал. За исключением одного слова. Они не изменили одно слово, которое то и дело повторялось в сообщении. «Тенджарук». Перевернутый Журавль.

Это я.

Мое имя.

* * *

Лодка вертко плыла по течению. Брус правил, почти не используя весла. Время от времени он позволял ей крутиться в потоке и бесконтрольно дрейфовать кормой вперед, чтобы она не обращала на себя внимание среди стволов и досок, плывущих бочек и всяко-разного мусора, влекомого рекой.